Молодые годы короля Генриха IV

– Значит, она сама тебе все сказала; а я повторяю, и самым решительным образом: ты победил, Наварра. Французский двор намерен объявить войну Испании, ибо, как говорит в своем послании адмирал, французам необходима внешняя война, которая была бы справедливой и вместе с тем нетрудной и выгодной. Иначе они будут грабить и громить друг друга. Он знает нас, твой герой и учитель!

– Послание составлял Морней, а он каждую мысль доводит до крайности.

– И это нам услышать не вредно. Значит, вот вы как смотрите на дело?..

– А вы нет?

– Мы только защищаемся. Вы, протестанты, намерены вызвать ужасную резню среди французов: это видно из слов вашего Колиньи или вашего Морнея. И ради нашего блага мы предпочитаем воевать против Филиппа вместе с вами. До свидания, увидимся во Фландрии или никогда!

Рослый блондин только сделал вид, что уходит. Он тут же снова обернулся.

– Наварра! Играй честно, как я. Да, я и вправду стянул войска в Париж, когда ты подъезжал со всеми своими дворянами.

– Это далеко не все. – Их глаза встретились на одном уровне, ибо маленький Наварра стоял на ступеньке.

– Мои выступают сегодня во Фландрию. Действуй, как я, Наварра!

– Я веду ту же игру – и по склонности и по привычке. Помнишь наши школьные годы, Генрих Гиз?

– Тогда ты затевал игру, Генрих Наваррский. Цезаря убивали. Игра доводила нас до неистовства.

– Тебя и д’Анжу. Вы готовы были по-настоящему прикончить меня. Такие воспоминания остаются на всю жизнь, мой друг.

– Дружба, возникшая в ранней юности, – это единственное, что умирает лишь вместе с нами. Я не стыжусь своих слез, – с напыщенной чувствительностью продолжал Гиз и выжал или попытался выжать из себя несколько слезинок. «Я бы искуснее все это разыграл», – подумал другой, стоявший на ступеньке. Однако король Наваррский чувствовал скорее стыд, чем удовлетворение. Ведь перед ним его смертельный враг, хотя бы по одному тому, что не получил принцессы. Оба заставляют свой голос трогательно дрожать. И лгут друг другу каждым словом и движением. А ведь действительно вместе росли. Да, позор! И от стыда, что такова жизнь, стоявший на ступеньке слегка втянул голову в плечи и при этом упустил из своего поля зрения стоявшего наверху. Генрих все еще не поднимал головы, как вдруг что-то зашелестело у него на груди, он сначала даже не понял что и стал шарить рукой. Он все еще шарил, когда услышал внезапный возглас: «Стой!» Генрих поднял голову и увидел перед собой совсем иного человека – звериное, злое лицо, уже никаких подслащенных воспоминаний, а неприкрытая действительность: рука, сжимающая кинжал.

Генрих звонко расхохотался, словно самые страшные открытия и есть самые веселые.

– Я тоже мог бы поплакать, и поудачнее, чем ты.

– Ты смел – и я дарю тебе жизнь.

– Или еще потому, что иначе тебе несдобровать, – при этом короткий взгляд в сторону. Мгновенно, точно зверь, Гиз оборотился: позади стоял гугенот с обнаженной шпагой.

– Мой государь и повелитель говорит сущую правду, – сказал человек в потертом кожаном колете, у его владельца было загрубевшее солдатское лицо и бородка клином. – Господину герцогу стоило только руку поднять: не успел бы он ударить моего короля, как некий гасконский дворянин по имени д’Арманьяк имел бы честь рассечь герцога Лотарингского на две половинки.

Этот певучий голос южанина первым нарушил в то утро спертую тишину двора, прозванного Луврским колодцем. Прибежала стража, стоявшая под воротами, которые вели к мосту. Все двери вокруг распахнулись, и из них выскочили люди. Никто еще не успел ничего сообразить, как Гиз исчез. Д’Арманьяк, давно уже вложивший оружие в ножны, усердно всех расспрашивал, что же тут, собственно, произошло.

– Да два купца подрались из-за пошлин, которые им надо уплатить казне.

Так он громогласно заявил, уходя, своему королю, а на ухо неприметно шепнул:

– Только поскорее прочь отсюда! – Слуга-дворянин умел пышно хвастаться, но умел и перехитрить опасность – смотря по обстоятельствам.

Знал он также мало кому известную дорогу, по которой они могли незаметно добраться до комнаты его государя.

– Посмотрите, сир, на вашу великолепную белую свадебную одежду, она вся в пыли и в паутине. Камердинер это сразу видит, а герцог – нет, иначе у него еще раньше возникло бы подозрение, может быть, даже слишком рано, когда меня еще не было подле вас.

– Ты здесь?

– Не отстаю ни на шаг. Не упадите!

Здесь коридор круто загибался, и на самом повороте лежал какой-то слишком длинный тюк, несколько короче человеческого роста. Но, странное дело, из-под мешковины высовывались ноги в маленьких башмачках. Значит, все-таки человек! Какими маленькими кажутся ноги, когда они… Господин и слуга переглянулись. Взгляд слуги советовал быть осторожным. Но господин все же откинул мешковину на том месте, где ожидал увидеть незнакомое ему лицо. У мертвых всегда незнакомые лица, и они всегда неожиданны для тебя. Генрих отпрянул, у него вырвался хриплый возглас. Слуга без церемоний зажал ему рот рукой.