Молодые львы

Бурнекер долго смотрел ему вслед. Потом пожал плечами.

– Видать, от волнений у него помутился разум. – Он лег и через полторы минуты уже крепко спал.

Ной вышел из чистенького, старинного, построенного из дерева и кирпича отеля в тот момент, когда солнце взошло со стороны Франции.

По вымощенной каменными плитами улице спустился к Ла-Маншу. Ночь прошла спокойно, подернутая легким туманом. Пообедал Ной в ресторане в центре города, где играл оркестрик из трех человек и на большой площадке английские солдаты танцевали со своими девушками. Ной сидел в одиночестве, потягивал чай без сахара, застенчиво улыбался, когда ловил на себе приглашающий взгляд девушки, и качал головой. Ему хотелось потанцевать, но он решил, что негоже ему кружить девушку по танцплощадке в тот самый момент, когда его жена, возможно, мучается от боли, давая жизнь их первенцу, который вот-вот огласит мир своим криком.

В отель он ушел рано, обратив внимание на табличку, которую оркестранты держали под рукой: «Во время артобстрела танцы прекращаются».

Ной запер дверь своей холодной, голой комнаты и с наслаждением повалился на кровать. Наконец-то он один и до вечера понедельника ему не надо выполнять чьи-то приказы. Потом он сел и начал писать письмо Хоуп, вспоминая те сотни писем, которые написал ей, когда они только-только познакомились.

«Я сижу на кровати, – писал Ной, – на настоящей кровати, в настоящем отеле, на три дня я сам себе хозяин, пишу эти слова и думаю о тебе. Не могу сказать тебе, где я нахожусь, потому что цензору это не понравится, но, думаю, я не выдам военной тайны, если сообщу, что вечером на город опустился туман, в ресторане оркестр играл «Среди моих сувениров», а на эстраде стояла табличка «Во время артобстрела танцы прекращаются». Думаю, я также имею право сказать, что люблю тебя.

Чувствую я себя отлично. Хотя последние три недели нас гоняли в хвост и гриву, я поправился на четыре фунта и к приезду домой, наверное, так растолстею, что ни ты, ни ребенок меня не узнаете.