Молодые львы

В последнем письме ты написала, что хотела бы назвать нашего ребенка, если родится мальчик, в честь моего отца. Пожалуйста, не делай этого. Я не самого высокого мнения о своем отце и всю жизнь старался держаться от него подальше, хотя человеком он был, безусловно, неординарным. Если хочешь, назови нашего малыша Джонатаном, в честь своего отца. Я его немного побаиваюсь, но с того самого рождественского утра в Вермонте питаю к нему самые теплые чувства.

О тебе я не беспокоюсь. Я знаю, у тебя все будет хорошо. Не беспокойся и ты обо мне. Теперь со мной ничего не случится.

Люблю тебя,Ной.

P.S. Сегодня вечером, перед обедом, я сочинил стихотворение. Первое в своей жизни. Запоздалая реакция на штурм укрепленной позиции. Вот оно. Никому не показывай. Мне стыдно.

Бойся смятения сердца,Сердце не для войны.Бойся тихого стукаВ медные двери судьбы.

Это первая строфа. Сегодня напишу еще две и отошлю тебе. Пиши мне, родная, пиши, пиши, пиши…»

Ной аккуратно сложил письмо, поднялся с кровати и положил его в карман кителя. Выключив свет, он забрался под теплые простыни.

В эту ночь снаряды на Дувр не падали. В начале второго завыли сирены, отреагировав на немецкие самолеты, возвращавшиеся после бомбежки Лондона. Пролетели они в десяти милях к западу. Зенитки не стреляли.

Шагая по улице, Ной потрогал карман, в котором лежало письмо. Он надеялся найти в Дувре американскую военную часть, где цензор мог бы просмотреть его письмо. Всякий раз, когда он писал Хоуп, Ноя передергивало при мысли о том, что это письмо должен прочесть кто-то из офицеров его роты, которых он, мягко говоря, не любил.

Солнце уже поднялось, пробиваясь сквозь дымку тумана, освещая вплывающие в утро улицы. Ной прошел мимо тщательно расчищенных фундаментов. До рокового артналета здесь стояло четыре дома. «Наконец-то, – подумал Ной, шагая мимо руин, – я попал в воюющий город».

Ла-Манш лежал перед ним, серый и холодный. Франции не было видно, так как над водой завис туман. Три английских торпедных катера, маленькие, юркие, держали курс к бетонным причалам. Ночь они провели в море, на бешеной скорости проносясь вдоль вражеского побережья, вздымая фонтаны белой, сверкающей в лучах прожекторов пены, уворачиваясь от трассирующих пуль, посылая торпеды, подводные взрывы которых поднимали столбы воды на добрые триста футов. Теперь же они грациозно скользили по воде в солнечных лучах воскресного утра, игрушечные, праздничные – прямо-таки прогулочные катера на летнем курорте.

Воюющий город, мысленно повторил Ной.

В конце улицы высился бронзовый монумент, потемневший, иссеченный ветрами. Надпись гласила, что монумент воздвигли в честь английских солдат, которые в 1914–1918 годах прошли здесь, чтобы сесть на корабли и уплыть во Францию.

Тот же путь, подумал Ной, они проделали в тридцать девятом, а в сороковом – обратный, из Дюнкерка. Какой монумент увидит здесь солдат двадцать лет спустя? Какие сражения придут ему на ум?

Ной зашагал дальше. Весь город в это утро принадлежал ему. Дорога взбиралась на знаменитые обрывы, шла через привольные, продуваемые ветрами луга, напоминавшими Ною – впрочем, как и почти вся Англия – парк, который поддерживается в идеальном состоянии трудолюбивым, заботливым, хотя и не обладающим богатым воображением садовником.

Шел Ной быстро, размахивая руками. Без винтовки, без вещевого мешка, без каски, котелка и фляги, без штыка в ножнах ходьба не требовала никаких усилий, превратилась в радостное и приятное занятие, которому в зимнее воскресное утро и следует посвятить себя молодому, здоровому мужчине.