Молодые львы

Ною достался толстый конверт из коричневой бумаги, адрес на котором был написан рукой Хоуп. Ной сунул его во внутренний карман кителя мертвеца и поднял с земли три одеяла. Вместе с Бурнекером они прошли под дерево, расстелили одеяла, стащили с ног башмаки. Ной вскрыл конверт. Из него выскользнул маленький журнальчик. Оставив его на земле, Ной начал читать письмо Хоуп.

«Дорогой мой, наверное, я прежде всего должна сказать пару слов о журнале. Присланное тобой стихотворение, которое ты написал в Англии, очень мне понравилось, и я решила, что его должны прочитать и другие. Поэтому взяла на себя смелость отослать его…»

Ной поднял журнал и увидел на обложке свою фамилию. Раскрыв журнал, Ной пролистал его и вновь увидел свою фамилию, а под ней – аккуратные строки стихов.

– «Бойся смятения сердца, – прочитал он вслух. – Сердце не для…» Эй, – позвал он, – эй, Бурнекер.

– Что? – Бурнекер взялся было за полученные письма, но значение слов ускользало от него, поэтому он уже забрался под одеяло и лежал на спине, уставившись в небо. – Чего тебе?

– Послушай, Бурнекер, мое стихотворение напечатали в журнале. Хочешь прочесть?

Последовала долгая пауза, потом Бурнекер сел.

– Конечно. Давай.

Ной протянул Бурнекеру журнал, раскрытый на его стихотворении. Он не сводил глаз с лица друга, пока тот читал строчку за строчкой. Читал Бурнекер медленно, шевеля при этом губами. Раз или два он закрывал глаза, его начинало качать, но стихотворение Бурнекер дочитал до конца.

– Великолепно, – высказал он свое мнение, возвращая журнал Ною, который сидел рядом.

– Правда?

– Отличные стихи. – В подтверждение своих слов Бурнекер кивнул и тут же улегся.

Ной еще раз взглянул на свою напечатанную фамилию. Но глаза у него слипались, поэтому он сунул журнал в карман и залез под одеяло.

А перед тем как закрыть глаза, Ной увидел Рикетта. Сержант стоял над ним чисто выбритый, в новенькой форме.

– Господи! – Слова Рикетта донеслись до него из далекого далека. – Господи, еврей опять с нами.

Ной закрыл глаза. Он знал, что слова, которые произнес Рикетт, в немалой степени повлияют на его жизнь, но думать об этом не мог, потому что в тот момент ему хотелось лишь одного – уснуть и долго, долго не просыпаться.

Глава 29

У дороги стоял щит с надписью: «Следующая тысяча ярдов простреливается артиллерией противника. Между транспортными средствами сохранять интервал в семьдесят пять ярдов».

Майкл искоса глянул на полковника Павона. Но Павон надписи не видел, потому что, сидя на переднем сиденье джипа, читал детектив в бумажной обложке, который приобрел в Англии, когда они в зоне сосредоточения дожидались переправы через Ла-Манш. Из знакомых Майкла только Павон мог читать в трясущемся, подскакивающем на каждом ухабе джипе.

Майкл нажал на педаль газа, и джип рванул вперед по пустынной дороге. Справа на разбомбленном аэродроме чернели остовы немецких самолетов. Впереди, за пшеничными полями, дым пятнал теплый воздух солнечного летнего дня. Джип, подпрыгивая на щебенке дорожного покрытия, несся под защиту деревьев, преодолевая небольшой подъем, и наконец простреливаемая тысяча ярдов осталась позади.

Майкл с облегчением вздохнул и сбавил скорость. Со стороны Кана, который англичане заняли накануне, то и дело доносился грохот тяжелых орудий. По каким делам полковника Павона потянуло в Кан, Майкл не знал. По роду своей деятельности в Управлении гражданской администрации Павону приходилось мотаться по всему фронту, на что у него имелись соответствующие документы. Вместе с Майклом он исколесил всю Нормандию, более всего напоминая сонного, добродушного туриста, который если не читает, то с любопытством разглядывает все вокруг, ободряюще кивает солдатам и офицерам, участвующим в боях, на беглом французском с четким парижским выговором беседует с местными жителями, иногда что-то записывает на клочках бумаги. На ночь Павон забирался в глубокий блиндаж, вырытый на поле под Карантаном, и сам печатал донесения, которые отсылал в неведомое Майклу место. Майкл ни разу их не видел, а потому не мог сказать, чем же они все-таки занимаются.

Батарея, укрывшаяся за выстроившимися в ряд крестьянскими домами, открыла огонь. От столь близкого грохота завибрировало ветровое стекло, а у Майкла вновь засосало под ложечкой. Ощущение это возникало всякий раз, когда рядом начинали стрелять.

– Близко, однако, – пробурчал он.

Павон хохотнул:

– Первые сто ран – самые тяжелые.

«Сукин сын! – подумал Майкл. – Когда-нибудь он меня погубит».

Мимо проехала английская санитарная машина, битком набитая ранеными. Ее немилосердно болтало по ухабистой дороге. Майкл подумал, каково сейчас тем, что лежат в кузове на носилках.