Молодые львы

Вновь и вновь стреляли английские батареи, развернутые среди руин. Павон искусно лавировал, пробираясь мимо куч кирпичей и камней, перегораживающих улицу.

Майкл оглядывал окна в еще сохранившихся стенах. Ему вдруг представилось, что Кан состоит из одних окон, закрытых жалюзи, переживших бомбардировки, танковые перестрелки, залпы английских и немецких орудий. На этой пустынной улице, сидя в открытой машине, Майкл чувствовал себя совершенно голым и беззащитным среди этого множества окон, за каждым из которых мог притаиться немецкий снайпер. Сидит небось, улыбается, баюкает свою винтовку с прекрасным оптическим прицелом и ждет, пока джип подъедет к нему поближе…

«Я готов умереть, – сказал себе Майкл и резко обернулся, так как ему показалось, что позади открылось окно. – Я готов умереть в бою, встретившись с врагом лицом к лицу, но умереть, осматривая местные достопримечательности в компании с бывшим циркачом…» Однако он знал, что это ложь. Ему не хотелось умирать ни при каких обстоятельствах. Проку от его смерти не было бы никакого. Война продолжалась бы все с той же неспешностью, а его смерть… ее бы не заметил никто, за исключением его самого да родителей. Умрет он или нет, армии не остановятся, машины – главные убийцы этой войны – сделают свое черное дело, капитуляция будет подписана… Выжить, думал он, вспоминая груду досок, выжить, выжить…

Орудия громыхали со всех сторон. С трудом верилось, что действуют они по единому плану, что кто-то ими управляет, что люди переговариваются по полевому телефону, наносят пометки на карту, корректируют направление стрельбы, регулируют угол подъема ствола, чтобы этот снаряд пролетел пять миль, а следующий – уже семь, и происходит все это незаметно для глаза, в подвалах древнего города Кана, за средневековыми стенами садов, в гостиных французов, которые раньше работали сантехниками и рубщиками мяса, а теперь умерли. Какую площадь занимает Кан, сколько в нем жило людей? Как в Буффало? Джерси-Сити? Пасадене?

Джип все полз вперед, Павон с любопытством оглядывался, а Майкл по-прежнему ощущал себя живой мишенью.

Они свернули за угол и очутились на улице, застроенной трехэтажными, сильно разрушенными домами. Стены водопадами камня и кирпича обрушились на мостовую, и на этих кучах копошились мужчины и женщины, напоминая сборщиков ягод. Они вытаскивали из развалин, которые совсем недавно служили им домом, коврик, лампу, пару чулок, кастрюлю. И не было им дела ни до английских орудий, ведущих огонь по соседству, ни до снайперов, ни до немецких орудий, которые обстреливали город с другого берега реки. Они забыли обо всем, кроме одного: в этих руинах, под этим месивом из дерева и камня лежали вещи, которые они собирали всю жизнь.

На мостовой стояли тачки и детские коляски. С ворохом пыльных сокровищ, добытых из-под завалов, люди спускались вниз и аккуратно складывали все в эти маленькие повозки. А потом, не глядя ни на американцев, ни на канадские джип или санитарную машину, проезжавшие мимо, они вновь поднимались наверх и принимались за раскопки в надежде обнаружить дорогую им, пусть и сломанную или порванную, вещь.

Когда джип проезжал мимо этих старательных «сборщиков урожая», Майкл даже забыл о том, что его могут подстрелить, что незащищенная спина – любимая цель для снайпера, да и винтовка, лежащая на коленях, – не самая надежная защита груди. Ему хотелось встать и обратиться с речью к французам, роющимся в руинах своих домов. «Бросьте все! – крикнул бы он. – Уходите из города. Что бы вы здесь ни нашли, не стоит ради этого умирать. То, что вы слышите, – разрывы снарядов. А когда разрывается снаряд, осколки не делают различий между живым человеком и орудием, между гражданскими и военными. Возвращайтесь позже, когда отсюда уйдет война. Ваши сокровища и так в безопасности, никому они не нужны, никто не сможет ими воспользоваться».

Но Майкл ничего не сказал, и джип продолжал катить по улице, жители которой, пораженные лихорадкой стяжательства, рылись в развалинах, извлекая на поверхность фотографии бабушек в серебряных рамках, дуршлаги и мясницкие ножи, расшитые покрывала, которые были белыми до того, как снаряд угодил в дом.

Улица вывела их на широкую площадь, безлюдную и с одной стороны совершенно открытую, потому что артиллерия сровняла дома с землей. По другую сторону площади протекала река Орн. За ней, Майкл это знал, закрепились немцы. Майкл не сомневался, что появление на площади медленно двигающегося джипа не осталось там незамеченным. Не сомневался он и в том, что Павон понимает: у противника они как на ладони, – но полковник ни на йоту не прибавил скорости. «Кому и что доказывает этот говнюк? – думал Майкл. – И почему он это делает не в одиночку, а подвергая страшному риску мою жизнь?»

Но никто не удосужился выстрелить по ним, так что «экскурсия» продолжалась.