Молот ведьм

Однажды я предпринял настоящую попытку побега. Это случилось в ночь на Рождество, двадцать четвертого декабря. Как раз в этот день жена сказала мне, что уедет на Новый год к дочке в Москву. У нее уже были собраны сумки. Объяснений и комментариев не последовало, за что я был очень ей благодарен: все и так было ясно, ну, или казалось таковым. Когда я закрыл дверь и остался один в опустевшей, когда-то такой уютной и привычно теплой квартире, на меня накатила тоска. Моя жизнь, мой мир рушились с пугающей быстротой, и я должен был это остановить. На то, чтобы сказать Лолите, что я не приду к ней сегодня, духа у меня не хватило. Я снова явился и только кивнул, когда она сообщила, что хочет, чтобы я остался с ней до утра. Зато хватило сил на другое — лежать, как собака, у изножья кровати, и ждать, пока хозяйка уснет.

Глубокой ночью, дождавшись, когда ее дыхание станет ровным и глубоким, я сдвинулся с места и почти ползком пробрался в прихожую. Медленно, осторожно, замирая при каждом шорохе, словно сапер, разминирующий чуткую бомбу в яме со спящими змеями, я кое-как натянул одежду и встал. Дверной замок громко, предательски лязгнул в ночной тишине. Я замер. Лолита пошевелилась во сне. Некоторое время я стоял, обливаясь потом и ощущая гулкое биение крови в висках. Ничего. Крадучись, как вор, я выскользнул за дверь, медленно прикрыл ее за собой, и выскочил на лестницу.

Я не стал вызывать лифт, а пустился бегом, все быстрей и быстрее, перепрыгивая через ступени, с грохотом приземляясь на лестничных площадках, хватаясь на поворотах за перила, которые гудели, дрожа, как толстые басовые струны.

Ночь была морозной и тихой; в кристально-прозрачном небе сияли яркие, чистые звезды. Я бежал, скользя по укатанному снегу, пока не закололо в боку, и потом перешел на быстрый шаг. Холодный воздух больно щипал ноздри, но очищал мысли, словно стакан ледяной газировки на утро после попойки. Меня охватило ликующее, бодрящее чувство: я смог это сделать, я сбежал, я вырвался. Теперь нужно только добраться до дома, укрыться от безумия и мрака прошедших недель за надежными дверями, в желтом, уютном тепле, а потом позвонить жене. Я объясню ей все, расскажу все, что было, и она отнесется ко мне с пониманием, которого мне так не хватало последнее время, и поддержит, как умела только она, как всегда поддерживала на протяжении трех десятилетий нашего брака. Я чувствовал себя снова живым и свободным, как заключенный, выбравшийся из узкого подкопа за пределы своего каземата, и впервые за долгие годы вдохнувший полной грудью воздух, не стиснутый стенами и удушливыми миазмами тюремной камеры.

Широкий длинный проспект был пустынен, цепочка редких фонарей уходила в бесконечную тьму, куда-то к краю земли, превращаясь в планеты и звезды. Редкие автомобили проносились по заснеженной трассе. Загребая ботинками легкий, пушистый снег, я подошел к обочине, увидел приближающиеся фары и махнул рукой. Автомобиль сбавил скорость, включил сигнал поворота, и плавно остановился в нескольких метрах от меня.

Я шагнул вперед и встал в нерешительности. Что-то неуловимо изменилось вокруг, потемнело, а может быть, стихло, словно птицы средь летнего полдня вдруг замолчали все разом. Только двигатель стоящей у поребрика машины негромко работал на холостых оборотах. Водитель распахнул пассажирскую дверь и перегнулся через сиденье.

— Куда ехать?

Я отшатнулся, сделал шаг назад, потом другой, и помотал головой. Шофер недовольно ругнулся сквозь зубы, захлопнул дверь, и машина уехала. Я остался один. Тишина ночи теперь показалась зловещей. Мороз уже не бодрил, а пробирал до костей. Взгляды звезд с поднебесья стали колючими и недружелюбными. Я постоял еще немного, потом поднял воротник пальто, втянув в него шею поглубже, и побрел обратно.

— Погулять решил? — раздался голос Лолиты из домофона. — Ну так погуляй еще и подумай о своем поведении.

Она впустила меня только через сорок минут. Когда наконец я поднялся в квартиру, то чувствовал себя куском мяса, извлеченным из морозильной камеры. Все тело покалывало, мочки ушей затвердели и страшно болели. Я встал у двери в коридоре, ожидая позволения войти, а она стояла напротив, скрестив руки на груди и вперив в меня неподвижный, угрожающий взгляд.

— Знаешь, — сказала она, — я думала отложить это до другого случая, но ты сам напросился.

Она отвернулась, подошла к комоду напротив входа в комнату и принялась рыться в ящике; потом что-то достала оттуда, и я увидел, как она затягивает вокруг талии и ягодиц кожаные ремни. Когда она повернулась, спереди между ног у нее болтался огромный, черный, блестящий страпон.

— Ну, что стоишь? Раздевайся.

Каким бы ни был откровенным мой дневник, какие бы подробности я ни открывал в нем, но о том, что произошло потом этой ночью я не хочу вспоминать вплоть до дня Страшного Суда; но и забыть об этом я не смогу до того, как предстану пред Престолом Господним.