Молот ведьм

Одна сторона никогда не меняет обличья, ибо ее оружие — истина. Зато другая, под чутким руководством того, кто заслуженно именуется Отцом Лжи, постоянно скрывается под разными масками. И хотя в изобретательности ему не откажешь, но точно так же, как вся история рода людского сводится к единому смыслу, так и бесчисленные культы и секты, оккультные практики и метафизические опыты — от вампиризма до ордена «Голден Доун», от ведьмовства до «Цепей Мириам», от манихеев, катаров, альбигойцев до масонов и розенкрейцеров, от древних языческих культов до спиритов и деревенских ведуний — имеют одну суть: сатанизм, со всеми присущими ему отвратительными обрядами.

Я пришел к пониманию изложенного выше не сразу, но все же пришел. Поэтому, когда погружался в материал Альбигойских крестовых походов, прекрасно понимал, что, например, штурм в сентябре 1226 года Авиньона войсками Людовика VIII — не более, чем факт; политические предпосылки, побудившие короля возглавить второй Альбигойский поход — внешние причины события, а его настоящие истоки относятся к 242 году, когда на пыльных улицах Ктесифона, столицы Селевкии, оборванец по имени Мани принялся проповедовать свое учение, положив начало одной из самых опасных ересей в истории, названных по его имени — манихейство.

Собственно, ничего принципиально нового он не изобрел. Манихейство представляло собой компиляцию гностических учений, возникших одновременно с христианством — более того, я уверен, что христианство послужило причиной их возникновения: то была реакция извечного противника Бога на Слово, которое принес в мир Его Сын.

Дерево жизни, которое выросло из принесенной в мир Благой Вести, Дьяволу не погубить; но вокруг него можно высадить собственный мертвый и пагубный лес.

По форме гностической учение и манихейство было чистой воды оккультизмом с его претензией на владение некими абсолютными и тайными знаниями о мире, доступными лишь посвященным. На внешнем контуре декларируемых мировоззренческих постулатов гностицизм был чрезвычайно похож на современный светский гуманизм с его неприятием единой ценностной вертикали и отрицанием абсолюта дихотомии Добра и Зла: оба этих принципа представлялись универсальными, равными, способными изменяться в зависимости от ситуации и обстоятельств, а также оставляющими возможность выбора между ними без всякой нравственной индексации такового.

Что мне сейчас хорошо, то и добро.

Если допустить реальность существования дьявола, то придется признать, что по убеждениям и образу действий он был бы настоящий гуманист и либерал, проповедующий свободу как вседозволенность, гордыню и ненависть к Церкви.

Неудивительно, что это привело к инверсии двоичных представлений и характерному извращению библейской космологической системы: на внутреннем контуре проповедуемых воззрений гностические секты утверждали, что Демиург, библейский Бог, и есть олицетворенное зло, а Змей является воплощением добра. Это чем-то напоминает характерное для атеистической советской эпохи прочтение мифа о Прометее: Зевс в нем выступает как тиран, держащий в неведении и тьме несчастных, страдающих человеков, в то время как гуманный либерал Прометей заботливо одаривает их огнем и знаниями, вовсе им не предназначенными. Отсюда логически следовало, что все, предписанное в Писании, является злом — ну, точнее, вредным для человеческого блага ограничением, — и наоборот, все запрещаемое им, есть добро.

Ибо зачем я должен воздерживаться от чего-либо, если мне хочется? Потому что в какой-то книжке написано? Ну уж нет.

Именно поэтому ритуальное нарушение Божественных заповедей, богохульство и осознанное поклонение дьяволу стало основой церемоний всех еретических сект, породивших затем многочисленные сатанинские культы. Это закономерное развитие стремления к вседозволенности, понимаемой как «свобода». Просто кто-то идет по этому пути до конца, доходя до алтарей, на которых во славу Вельзевула приносятся в жертву младенцы, а кто-то так и остается в нерешительности топтаться между светом и тьмой, успокаивая себя тем, что «никого не убил», каждый день убивая себя потаканием собственным слабостям и страстям.

В основе любой культуры находится культ. Один из двух возможных. Отвержение одного из них неизбежно приводит к другому. Гуманисты, с наслаждением отказываясь от того, что было основой тысячелетней культуры, полагают, что обретают некую свободу от культа вообще. Ничуть не бывало — они просто переходят под другую юрисдикцию, желая того или нет. Каков культ — такова и культура.