Монады

Тут на опустевшей платформе, в отдалении она и увидела маленькую худенькую тетю Катю, названную так в честь ее матери, девочкиной бабушки, в честь которой названа и сама девочка, хотя и не была первой дочкой в своем семействе. Тетя стояла, одетая в легкий сатиновый в мелкий цветочек, так называемый платье-халат, застегивающийся вдоль всей своей длины на бесконечный ряд мелких поблескивающих пуговок. Они посверкивали, как расплавленные капельки перламутра, под обжигающим азиатским солнцем. На ногах было что-то вроде домашних шлепанцев. Так ведь Ташкент! Юг! Жара! Томление!

Рядом, настороженно улыбаясь круглым буддийским лицом (ну, полубуддийским), стоял приземистый дядя Митя.

Да, так и случилось. Но когда еще! Естественно, это все в далеком-далеком прошлом реального и размеренного течения почти уже и завершившегося времени жизни, но в непроглядном еще будущем нашего неспешного повествования.

Девочку вытерли чем-то случившимся подручным, но ярким и пушистым. Стремительно понесли домой. Благо все происходило совсем недалеко от места их обитания. Да, в общем-то, все было недалеко. Все расстояния ее тогдашнего обитаемого мира были еще невелики и обозримы.

Веселую и уже сухую аккуратно внесли в дом, подняли в ее комнатку на втором этаже и сразу же уложили в кровать, укрыв уймой мягких, легко проминающихся просторных квадратных одеял. Ну, естественно, естественно, перед этим заново вытирали огромными пупырчатыми ослепительно желтыми и пурпурно-красными полотенцами с вышитыми на них яркопугающими, вернее, совсем не страшными, но даже веселыми, теми самыми драконами с разинутыми пастями, раскинутыми крыльями и с завязанными узлами бугристыми хвостами. Удивление и улыбка – да и только!

Помнится, Москва 50 – 60-х прошлого века полнилась всем подобным ярко-раскрашенным весело-устрашающим китайским: полотенца, покрывала, вазы, ширмы, веера, посуда, халаты и зонты. Драконы, тигры, мудрецы, цветущие вишни, райские птицы, горные потоки! Все производимое почти тогда уже миллиардом неприхотливых и умелых китайских рук. Поставляемое в еще по тем временам дружественный Советский Союз. Также привозимое нашими многочисленными соотечественниками после недолгой отлучки из дома для помощи братскому азиатскому народу.

Да, что еще? Ну, тапочки. Теннисные мячи. Пинг-понговые ракетки. Какие-то плащи и куртки. Настенные и напольные коврики. Они будоражили воображение и разнообразили тогдашний неяркий быт возрождающегося советского мещанства (в хорошем смысле этого слова).

Да, да, был еще это, как его? Ну да – так называемый китайский гриб. Нечто бесформенное, по немалой цене распространяемое счастливыми обладателями этого полурастения, – полутвари. В общем, кто-то такой водянисто-медузообразный, неприятно склизкий на ощупь, моментально выскальзывающий из рук, помещаемый в трехлитровую или, того лучше, пятилитровую банку охлажденной кипяченой воды с добавлением огромного количества тогда еще не дефицитного, ненормированного, не подлежащего столь строгой экономии и государственному контролю сахарного песка, претворявшего ее, воду, в нечто кисловато-ядовитое и шипучее. Мы наслаждались. Это было что-то неземное! Правда, удивить нас в те благословенные времена было несложно.

Через некоторое время он, гриб, умирал. Нужно было озаботиться приобретением нового. Ну, если, конечно, нужно было. Но ведь привыкали! Почти уже и жизнь без него не представляли.

Не знаю, существовало ли нечто подобное в самом Китае и, соответственно, известное девочке. Не думаю.

Ее намазывали разными согревающими натирками, в изготовлении которых китайцы, как известно, превеликие мастера. Перепуганные родители старались не выдавать всей степени своего смятения, так и не оставлявшего их на протяжении целого вечера. Да и потом, долгие еще дни и месяцы после сего происшествия.

Но сейчас они несколько нервно, напряженно и преизбыточно шутили, подбадривая, скорее, самих себя. Ласкали девочку, аккуратно принимая из рук вежливой и осторожной прислуги горячие напитки и разные припарки. Девочка, полусидя в кровати, проваливаясь в огромных мягких подушках, оглядывала всех внимательным понимающим взглядом и молчала. Ей было жалко их. Стояла странная атмосфера напряженности и расслабленности одновременно.

Старшие сестры застыли, прислонившись с обеих сторон к дверной притолоке ее спальни, напоминая неких полувопросительных кариатид. Склонив головы, они, виновато улыбаясь, поглядывали на всю эту катавасию. Их отослали. Они, нахмурившись и поминутно оборачиваясь, исчезли в темном дверном проеме. Мать уселась рядом на краешек постели и принялась рассказывать сказку, что, В общем-то, являлось прерогативой отца. Только когда девочке нездоровилось или она от чего-то неведомого, но явно наличествовавшего и ощущаемого капризничала, мать отсылала всех и надолго оставалась в спальне, мягкими теплыми руками согревая ее холодные ножки. Медленно поглаживала и что-то тихонечко напевала, нашептывала, отгоняя ненужное и постороннее. Отгоняла. Девочка успокаивалась. Глаза сами смежались.