Монастырские утехи

   Друг мой, человек молчаливый, за всё время не проронил ни слова; он давал мне

возможность самому помаленьку прийти в себя. Да и я не спрашивал, куда мы едем и

что будем делать. Я просто отдался на волю волн.

   После восхитительного путешествия по дороге, устланной бархатной тенью деревьев,

мы к вечеру подъехали к лужайке, что виднелась в конце аллеи, где окружённое

колючей проволокой находилось жилище моего друга.

   Нас встретил мрачный слуга по имени Симион. Друг тут же оставил меня и направился

влево, где был встречен разноголосым писком, кудахтаньем и хлопаньем крыльев.

Вскоре он, однако, вернулся ко мне — я всё ещё стоял посреди двора, ошалевший от

тряски и опьянённый свежим воздухом,— и подтолкнул меня к землянке; я спустился

на три ступени вниз и утонул, как ладья, зачерпнувшая воду.

   Он предложил мне потом холодное жаркое и бокал доброго вина, после чего дал в руки

зубную щетку и указал на жестяной таз и кружку с водой в углу помещения. Пока я

умывался, он разложил походную кровать, постелил простыню и одеяло и вышел из

землянки. Я лёг и проспал до утра.

   Проснулся я от непонятной тревоги. Когда я высунул голову из землянки, то увидел

Шарля — он двигался по двору, осаждённый целым войском цыплят, только что

вылупившихся и побольше, кур, клушек, петушков и петухов, которые ходили за ним

стаей и пищали, чирикали, кудахтали, прыгали ему на голову, садились на плечи,

клевали его туфли, щипали за ноги, тянули за брюки, доставали до его рук.

Это было колыхание живых волн сотни цветов и оттенков: королевский блеск пуха,

перьев, крыльев, плюмажа и хвостов один одного пышнее и надменнее. Везде в

неистовом смешении брызгами искрились золото и лазурь, зелень и райская голубизна,

красный цвет и осенняя ржавчина.

— Ну, что скажешь? — спросил, направляясь ко мне, Шарль.

   Тотчас и я был окружен наводнившим двор и обрушившимся на нас валом несметного

множества живых существ. И тогда меня осенило, что это были фазаны, сотни фазанов

всех сортов и возрастов, всех величин и цветов; они дрались, разбегались и сбегались,

возились у наших ног рядом с курами и цыплятами, с которыми вместе росли,— и все

просили еды у моего приятеля, а он, подобно богу, широкими жестами разбрасывал им

зерно. Я понял. Мы находились в фазаньем питомнике, расположенном в глубине леса,

и я возрадовался, как дитя. Друг улыбался мне. Когда птица немного успокоилась, он

передал миску с зерном слуге, и мы вышли из этого мятущегося круговорота, но тут и

фазаны разбрелись, согласно сортам и симпатиям, к открытым вольерам: молодняк —

под достойным водительством старшего сержанта наседок, а взрослые — хлопая по

воздуху крыльями в своем земном полете.

— Вот видишь,— сказал мой друг.— Эти живые существа надо оберегать и

защищать день и ночь. Иначе они погибнут все до единого меньше чем за неделю.

Отовсюду каждую минуту их подстерегают враги, видимые и невидимые.

   Очевидно, я сделал какой-то жест или недоверчиво улыбнулся, считая, что друг мой

преувеличивает.

— Нет, нет,— произнёс он,—я не шучу. Здесь охота не запрещена ни на секунду и не

прекращается никогда. Это состязание между хищными зверями и смертью, с которой

они сталкиваются, поскольку, как ни старайся, почти никогда не удаётся оградить птиц

от опасности.

   Говоря это, он поднял ружьё, которое я не заметил, и подбил сороку, опустившуюся на

ближайший тополь.

   С тех пор началась для меня новая охотничья жизнь. Была она и в самом деле мелкая,

жалкая, без славы и перипетий, но отнюдь не лишённая очарования и неожиданностей.

Этот фазаний питомник посреди леса распространял свои сверхъестественные чары

очень далеко. Чаща бурлила, безумствовала от восторга. Волны и эманации,

излучаемые столь многочисленными живыми существами, долетали до хищников и в

чащобах дремучего леса и самой выси небесной. Возбуждённые, они парили, летели,

бежали, крались, пробирались через все кордоны, через все преграды, через все

препятствия сюда за вожделенной добычей. Огромный очаг жизни и вкусной пищи,

зажжённый моим приятелем, пробуждал аппетиты и постоянно звал, притягивал

глубинными своими токами прожорливые рты и животы. Взбудораженные хищники

двигались стаями, они нападали в определенные часы, и мы должны были поджидать

их, встречать и противостоять каждому в соответствии с его нравом.

   По утрам, на заре, появлялись сороки с белыми невинными грудками. Хотя деревья

вокруг были подстрижены, чтобы им негде было скрыться, они всё же находили способ

приблизиться. Они подстерегали из-за всех углов, таились подо всеми ветками, под

заборами и в воздухе. Их не пугали ни чучела на шестах, ни трещотки, которые

заставлял говорить ветер, ни ястребы, распятые на поперечных планках высоко в

воздухе. Они нагло опускались на стаю цыплят и хватали того, кто подворачивался.

Приходилось целиться в них очень тщательно, чтобы не попасть в наседок. Подстрелив

сороку, мы отрезали ей правый коготь и вешали его как трофей рядом с другими,

нанизанными на проволоку. За один месяц мы собрали сто тридцать семь таких когтей.

   Вскоре после этого появлялись тюбики и сразу за ними насупленные соколы, за