Монастырские утехи

которыми тянулись ястребы; чёрные или пестрые, они летали над лужайкой,

постепенно уменьшая круги, опускаясь всё ниже и ниже. И вдруг один из них нырял

оторопело, сражённый на лету пулей. Если бы только у него были целы крылья, он

сцепился бы с нами и мы с трудом уберегли бы руки от его страшных когтей. Им мы

вели счёт отдельно. Восемьдесят три чешуйчатые лапы — жёлтые, лиловые, синие —

висели на почетном месте.

   В полдень над нами кружились кобчики с зубчатыми крыльями, алчные и гордые;

геральдические орлы и беркуты маячили в небесной выси, привлечённые запахами,—

бог знает с какой высоты они чуяли их своим сверхъестественным нюхом. Орлы

шпионили за нами из поднебесья, но редко какой из них спускался ниже, и потому нам

не удавалось их подбить.

   И в это же время надо всем мелькали расшитыми серыми платками галки, жуликоватые

вороны, сойки-клеветницы, глазастые дятлы и опять говорливые сороки — они

акробатически ткали свои летучие узоры над фазаньим заповедником и не спускали с

него глаз, ни на минуту не ослабляя своего надзора. Ибо, по правде говоря, мы были их

дичью.

   После полудня возникали другие хищники, голод преследовал их, и каким-то

таинственным путем они получили сведения об этой сокровищнице мяса в сердце

чащобы. Нам предстояло встретить осаду галок — любительниц сырых яиц, они

подступали смиренные, как монашки, дербников, поддерживаемых ветром,

молниеносных тюбиков.

   Мы принуждены были пораньше отправлять в вольеры стаи фазанов, потому что к

вечеру выходили из дупел сирины, предвещающие беду, лупоглазые сычи, совы с

хохолками у ушей — все любители беспомощных цыплят, хищники, с которыми

гораздо труднее было сладить в игре теней, принесённых сумерками.

   Тут начиналась другая война — с миром тьмы и ночной суеты, с дикими зверями,

привлечёнными обаянием того волшебства, которым веяло от вулкана жизни,

уснувшего за колючей проволокой. В жажде сырого мяса прибывали стаи

изнемогающих хищников. Лисы на войлочных лапах, позабыв об осторожности,

выходили из зарослей и описывали круги около вольеров. Заметив их следы, мы не

успокаивались, пока не истребляли всех до девятого колена. Бобры, о которых идет

молва как о ленивцах с речных берегов, оставляли на нашем заборе свои шкурки. Пегие

ласки, известные своим ядовитым укусом, пытались прошмыгнуть сквозь железный

забор. Бесстыжие хорьки рыли землю под забором. Крысы, мыши, хомяки,

лупоглазые сипухи, хохочущие филины и сколько ещё другого неизвестного

зверья кралось, шло, словно это было паломничество к святым местам, к

радостному, манящему пиршеству. Из глубин чащи проскальзывали дикие кошки —

дымчатые, в чёрную полоску, с большими круглыми головами.

   Ещё более горячий бой дали мы бродячим собакам, убежавшим из деревень, которые

укрылись в лесах, где и разбойничали, ловя зайцев и гоняясь за тяжелыми на подъём

фазанами. Мы не успокоились, пока не уничтожили их всех до единой. Мужчины дни и

ночи держали псов на цепях, а женщины замыкали в комнатах кошек. Иначе на долгое

время в округе не осталось бы и духу этих животных.

   Ибо всех их ожидали наши недремлющие ружья и расставленные капканы. Мы

снимали с них шкуру или отрезали лапы и бросали в кучу, как поступали фараоны с

рабами, взятыми на войне...

   Мы смотрели рассказчику в рот, очарованные его пылом, когда кто-то вдруг вставил:

— И что же вы делали с такой уймой падали? Наверно, запах там был хуже, чем на

скотобойне.,.

— Бросьте, сударь, ну что за интерес? — оборвали мы его.

— Он прав,— согласился рассказчик.—Это была проблема, которую Шарль разрешил

изобретательно и практично. И в самом деле, всю эту мертвечину надо было собирать и

быстро вывозить или закапывать. Иначе она бы ещё больше увеличила безумие и без

того ожесточённого леса. Горы падали звали на новый приступ воронов, любителей

мертвечины и предпочитающих гниль стервятников, до которых ветер доносил

зловоние, сизоворонок со спинами, отдававшими синевой.

   Дело в том, что, поскольку исчезли дождевые черви, муравьиные яйца, да и личинок не

хватало для сотен птиц, жаждавших живой белковой витаминной пищи, мой друг

распорядился рубить на мелкие куски дичину и давать её прямо сырой птицам.

— И они ели?

— Её сушили... Иной раз угощался и Азор какой-нибудь ножкой, поджаренной

специально для него. Кости прокаливали в печке и толкли. Потом смешивали с кормом,

чтоб цыплята вырастали здоровые. А куры и фазанихи от этого несли яйца с более

крепкой скорлупой.

   Иногда, бывало, ночью, крадучись, пробегал ёжик, охочий до цыпленка. Его с пылом

выслеживал сам Азор и злобно облаивал до тех пор, пока не приходил кто-нибудь из

нас.

   Они стояли нос к носу. Комок шипов — с одной стороны и нерешительно поднятая,

осторожная лапа — с другой. Едва завидев нас, пёс с отвращением опорожнял свой

мочевой пузырь над живностью, которая притворялась мёртвой и, опровергая легенду,

не шевелилась даже в ответ на это высшее оскорбление. Ежи были в ведении Симиона;

он обливал их нефтью и поджигал. Мы уходили прежде, чем начинало пахнуть

горелым салом.

   Но особенно полезна была собака в охоте на змей, которых она отыскивала, я бы