Монстр памяти

По пути в Краков я устраивал экскурсантам встречу с праведницей народов мира Анной Р., старой женщиной, всю жизнь проведшей в деревне. На ее ферме сегодня трудились ее внуки, обрабатывая землю при помощи дряхлого трактора и осла. Я любил Анну. Ее доброта согревала мне душу, и казалось, что и она меня жалует и с радостью принимает. В погожие дни она выходила к нам во двор, а в дождь мы теснились в доме. Говорила Анна по-польски, одна из внучек переводила на плохой английский, а потом я рассказывал эту историю на иврите. Однажды ночью, во время войны, Анна и ее покойный муж услышали стук в дверь. В дверях стоял мальчишка, грязный, завшивленный и голодный. Они не колеблясь впустили его в дом. Мальчишка рассказал, что убежал от немцев и польской полиции, которые окружили его городок, ограбили евреев, поколотили людей, нескольких, кто пытался сбежать, убили, а остальных увезли на поезде неизвестно куда. Посадили на поезд и всю семью мальчика, но ему удалось сбежать в лес и несколько недель перебиваться на еде, которую воровал с ферм. Когда он постучался к ним в дверь, то уже был на грани смерти от голода, холода и горя.

Анна пожалела мальчика, вымыла, накормила, постирала его одежду. Ночь он провел в их доме, а когда проснулся, супруги попросили его уйти, потому что боялись за себя и своих детей. «Но утром засияло солнце, – говорит Анна, и в этом месте она всегда улыбается, – и мальчик решил, что хочет жить, и стал умолять, чтобы мы оставили его у себя. Я хотела его выгнать, – честно признается Анна, – я знала, что немцы могут с нами сделать, но мой муж сказал: “У нас нет выбора, пусть остается”». Анна согласилась.

Они обустроили для мальчика схрон в амбаре и поручили старшей дочери, которой было в ту пору двенадцать, носить ему еду. Иногда, под покровом темноты, когда можно было не опасаться посторонних глаз, они приводили мальчика к себе, чтобы тот поужинал с ними и погрелся у печки. Лицо Анны светилось, когда она об этом рассказывала. Несколько месяцев спустя супруги услышали, что в соседней деревне немцы сожгли дом семьи, которая укрывала евреев. Мальчик сказал, что вернется в лес, хотя они его об этом не просили. Но связь с ним не прервалась, два раза в неделю Анна и ее муж прятали для мальчика еду и одежду в тайнике на опушке.

– Срулик, – радостно говорила Анна, заканчивая свой рассказ, – так его звали, и он жив, он жив, он выжил!

– Хлопайте ей, – всегда приказывал я в этом месте. – Давайте, изо всех сил!

– Кто из вас спас бы чужого, грязного мальчишку, постучавшегося ночью в вашу дверь и тем самым подвергшего опасности вашу жизнь и жизнь ваших детей? – спрашивал я школьников на вечерней встрече в гостинице.

Тишина. Затем перешептывания. Они судорожно обдумывали варианты. Как выбраться из этой переделки?

– Он не из вашего народа, – напоминал я им, – он не вашей веры. Вы видите его первый раз в жизни. У вас перед ним нет никаких обязательств, кроме как быть человеком.

Некоторые ребята поднимали руки.

– А умереть за него вы готовы? – продолжал я. – Чтобы вас и ваших детей заживо сожгли в вашем доме?

Тут руки, как правило, опускались.

– У Праведников народов мира нет никаких особых примет, – говорил я им. – Вы вряд ли найдете среди них знаменитостей, гениев, великих интеллектуалов. В большинстве своем они обычные люди, как пани Анна, у которой мы сегодня побывали. Я не знаю, сколько книг она прочла за свою жизнь. Гимназию она не окончила, это точно. Всю жизнь проработала в поле, разводила на ферме свиней, растила детей. Но у нее доброе сердце. Она впустила мальчишку к себе в дом. Жили здесь и другие, убийцы, трусы, которые сжигали евреев живьем, которые предавали их. Но были и такие, как она.

Я спрашиваю себя, говорил я школьникам, как бы я поступил на их месте? Не знаю. Возможно, испугался бы, не стал рисковать. И это меня убивает, это не дает мне покоя, потому что это самый важный вопрос из тех, что человек может себе задать.

Учителя беспокойно ерзали в первом ряду.

Со временем я все меньше следил за своей речью. На лицах ребят проступали муки выбора. Здравый смысл напоминал о правилах, выученных в детстве: нельзя открывать дверь всем подряд, мало ли что за человек стоит на пороге и откуда он явился. Надо как следует разобраться – а дверь держать на замке. Самые рассудительные из нас едва ли кого-то спасают. Спасают скромные, простые, добрые. Я не такой – признался я себе, и работать стало труднее. У меня не получалось даже полюбить этих детей, которые принадлежали к моему народу и ничего дурного не сделали. Я подозревал в них злые намерения, только глядя на их лица и улавливая обрывки разговоров. Ну и как бы я впустил к себе чужого мальчишку?