Море вверху, солнце внизу

Когда Адам свалился, воздух и небо принадлежали ему, или, по крайней мере, такова была сила иллюзии. Он мог при желании подогнать их под себя: раскинув конечности, стать звездой, а то и пулей, вытянув руки вдоль тела, или же, прижав колени к груди, превратиться в пушечное ядро. Преобразование под воздействием ветра, который никогда не ослабевал. Иногда, глубоко вдохнув атмосферный холод, словно его прохлада связана с океанскими глубинами, он позволял себе разлечься на спине на ложе ветра из пенистых облаков. В этом положении он не смотрел сквозь очки, поскольку беспощадное солнце посылало пятна черного и фиолетового огня, парализуя зрение. Нет, наоборот, он закрывал глаза за защитными стеклами и представлял всё, что на него надвигалось. Обволакивая и становясь им. Или это он становился всем. Ему хотелось почувствовать всё это сейчас, падая, раскинув руки и ноги, поэтому он исправно укладывался и занимал нужное положение. Но в этот раз нельзя было с уверенностью сказать, что он не провалился в сон, совсем не обязательно, так как то, что произойдет или не произойдет дальше, вполне может быть одновременно и чем-то, и ничем, и в то же время совершенно отличаться от кратковременной апатии Чарльза: он вырубился среди облаков под невидимыми звездами…

Она и он. Ее и его. Их бытие напоминало две тени на влажной стене пещеры. Они не знали, если вообще знали хоть что-то. Они действовали неосознанно. Таращились. Мигали. Скользили кончиком языка по стенке зубов. Нежились в тепле вездесущего света. Ловили мимолетный запах неведомой листвы и глубоко вдыхали ее атомы. Любое самое незначительное движение, физическое или умственное, управлялось посредством ниточек. Потянулась, дернулась, одна вверху, другая внизу по сигналу таинственного внутреннего источника. Она, кем бы ей ни быть, сидела на пне, окруженная снимками с двойной экспозицией, где был запечатлен тускло-зеленый сад, и смотрела на него. Он, кем бы ему ни быть, сидел, поджав под себя ноги, на неимоверно мягком островке травы, похожей на ковер, и смотрел на нее. Они ни о чем не догадывались. Что бы это ни было, оно отражало то всеохватывающее слово: всё. Прошлое настоящее будущее. Здесь сейчас там потом. Единственный внешний ориентир в их распоряжении находился на пересечении взглядов. Ее устремлялся в сторону от его. За ним росло невзрачное деревце, ветки которого изогнулись до земли под тяжестью плодов. Она сказала ему, не шевеля губами, хотя это и было лишним: «Кусай».

Анемои[2]

Сон, запечатленный в сознании всего лишь несмолкаемым воем, в котором он и зародился. Песнь и вой, наполнившие небесами рот, и больше ничего. Сон, ничем, по большому счету, не запомнившийся, заполонивший всё, начиная от черепа, подобно свету, заключенному в сосуд прилегающих облаков. Он очнулся как раз вовремя, чтобы не испытать на себе гнев притяжения, и жестко приземлился на зеленом поле. Потрясенный, зато невредимый. Сюда, где вокруг белели песчаные лоскуты с редеющей травой, и приземлялся Чарльз с остальными парашютистами — каждый в свою точку ad infinitum[3]. Адам лежал на участке со свежей и густой травой, роса на которой напоминала россыпь капелек пота с его разболтанного дремотой тела. Он почувствовал в себе какую-то перемену, словно вследствие тектонического процесса он сдвинулся из-под осадочной породы окаменелой матки, набитой пылью и затменной жарой, и сам того не ведая и не желая, оказался вытолкнут на ослепительную поверхность. Может ли это быть тем, что люди называют Спасением? Перерождением? Рождением заново? Вторым появлением на свет? Или же это банальная функция организма для пробуждения после длительной спячки, мозг, завернутый в потроха?