Морган ускользает

– Всего лишь! Как вы можете говорить такое? – поинтересовался он. Похоже, силы быстро возвращались к нему. Он сел, разгневанный. – Вы хоть представляете, как я себя чувствую? У меня нынче утром была температура девяносто девять и девять, а прошлым вечером сто один[19]. Я провел бессонную ночь, меня мучили горячечные сновидения.

– Уж что-нибудь одно, – сказала Эмили. – Нельзя сразу и не спать, и видеть сны.

– Это почему же? – спросил он.

Морган всегда и всему отдавался целиком – даже болезни. Офис походил на больничную палату. На картотечном шкафчике лежал раскрытый «Справочник Мерка», стол покрывала неразбериха лекарств и замызганных стаканов. На полу у диванчика стояла бутылка сиропа от кашля, валялись липкие чайные ложки, возвышалась картонная коробка, наполненная смятыми бумажками. Эмили наклонилась, взяла одну. То была фотография самой старой, самой простенькой стиральной машины, какую она когда-либо видела, еще из тех, с отжимными валиками наверху. Модель 504А, прочитала она, легко подключается к любой из существующих… Эмили вернула фотографию в коробку и села во вращающееся кресло у стола. Морган чихнул.

– Может, вам лучше полежать дома, в постели, – сказала она.

– Дома не отдохнешь. Это не дом, а бедлам. Лиз так и лежит пластом, стараясь удержать младенца. Ей подносят завтрак на плетеном подносе, а мне остается жестяной для мясной нарезки. Да еще и гости начали съезжаться ко Дню благодарения.

Баткинс что-то крикнул. Морган отозвался:

– А?

– Я ухожу, мистер Гауэр.

– Мог бы и сообразить, что при такой простуде я ничего не слышу, – проворчал Морган.

– Он говорит, что уходит, – объяснила Эмили. – Хотите, я помогу ему запереть магазин?

– О, спасибо. Оно и верно, я совсем не в себе.

Однако так и остался сидеть на диванчике, промокая платком нос. Эмили услышала, как за Баткинсом захлопнулась дверь.

– Когда Баткинс выходит из магазина, – сказал Морган, – я, бывает, гадаю, может быть, за дверью он развоплощается? Вы об этом когда-нибудь думали?

Она улыбнулась. Морган смотрел на нее трезво, без улыбки.

– Что-то не так? – спросил он.

– Что? Нет, ничего, – ответила Эмили.

– У вас кончик носа побелел.

– Это ничего не значит.

– Не врите мне, – сказал он. – Я вас девять лет знаю. Если у вас белеет кончик носа, значит, случилось что-то дурное. Дело, я полагаю, в Леоне.

– Он считает меня узколобой, – сказала Эмили.

Морган чихнул еще раз.

– Думает, что я косная, а ведь это он сам такой. Он больше не ходит на театральные пробы, а тот человек из госпел-труппы все еще зовет нас к себе, но Леон даже поговорить с ним не хочет. А у меня развивается клаустрофобия. Я больше не могу водить машину, после того как стемнеет, потому что пространство вокруг сжимается, – ну, знаете, освещенное пространство, в котором движутся машины. Мне кажется, я понемногу схожу с ума просто от раздражения – от мелких, безымянных поводов для него. А он говорит, что я узколоба.

Морган вытряхнул сигарету из зеленой пачки, какой прежде Эмили не помнила.

– Видите? Нам пора сбежать вместе.

– Думаете, вам стоит курить?

– О, это слабенькие. Ментоловые.

Он закурил и сразу закашлялся. Поднялся на ноги, словно надеясь заглотнуть побольше воздуха, побродил по офису, кашляя и ударяя себя в грудь. И выдавил между приступами:

– Вы же знаете, Эмили, я всегда рядом и жду вас.

– Может, выпьете робитуссина, Морган?

Он покачал головой, докашлял и присел на стол. Вокруг него зазвякали пузырьки с лекарствами. Эмили немного откатилась в кресле назад, чтобы дать Моргану больше места. Она заметила, что на ногах у него черные носки из полупрозрачного шелка и лакированные черные полуботинки с острыми носками, напомнившие ей о Фреде Астере. Морган сидел на ее плаще, сминая его, но Эмили решила не говорить ему об этом.

– Я знаю, вы должны считать меня комичным, – сказал Морган.

– Ну, комичным я бы вас не назвала, правда…

– Я серьезно. Хватит уже валять дурака, Эмили. Я люблю вас.

Он соскользнул со стола, не без труда выпутался из плаща, непонятно как сумевшего обернуться вокруг его ноги. Эмили встала. Что у него на уме? В конце концов, он же взрослый мужчина, вполне реальный, хоть и худощавый. Алчность, с которой он затянулся сигаретой, заставила Эмили отступить за кресло. Однако Морган прошел мимо нее. Он всего лишь принялся расхаживать по офису. Подошел к перилам, окинул взглядом темневший внизу магазин, вернулся назад.

– Я не собираюсь, конечно, разрушать вашу семью. Я ее обожаю. Ну то есть я и Леона люблю, и Гину, всю семью как целое, но на самом-то деле… Кого же я люблю? Только вас, Эмили… – Он стряхнул пепел на пол. – Мне пятьдесят один год. А вам сколько – двадцать девять, тридцать? Я запросто мог быть вашим отцом. Хороша шуточка, а? Я должен выглядеть смешным и нелепым.

Однако выглядел он печальным и добрым, а еще очень усталым. Эмили сделала шаг в его сторону. Он обошел ее, бормоча словно в раздумье: