Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска

Марк-Антуан, очень трепетно относившийся к состоянию своей блестящей черной шевелюры, был рад этому обстоятельству и взял мягкоголосого парикмахера в камердинеры.

Филибер как раз демонстрировал свое мастерство на голове нового хозяина – а точнее, брил его, – и во время этой интимной процедуры в комнату ворвался мессер Вендрамин, выглядевший очень молодцевато в сиреневом костюме из тафты. Он явился словно к себе домой и, помахивая тросточкой с золотым набалдашником, развалился в кресле у туалетного столика, откуда мог наблюдать за процессом бритья.

Вендрамин развлекал мистера Мелвилла беспредметной болтовней и рассказами о происшествиях, носивших по большей части скандальный и иногда непристойный характер, героем которых неизменно был он сам. Присутствие Филибера нисколько его не смущало. Судя по синьору Леонардо, скромность была в Венеции не в моде. К тому же любовные приключения теряли для него половину своей прелести, если о них некому было рассказать.

Мистер Мелвилл, внутренне желая, чтобы гость провалился ко всем чертям, не останавливал его. Болтовня синьора Леонардо действовала на него усыпляюще.

– Сегодня, – объявил Вендрамин, – я свожу вас в одно из самых изысканных и привилегированных заведений в Венеции, в салон блестящей Изабеллы Теоточи.[218] Вы о ней, конечно, слышали?

Выяснив, что Мелвилл не слышал о ней, он продолжал щебетать:

– Меня просила привести вас туда очаровательная виконтесса де Со, мой очень близкий друг.

Филибер с криком ужаса отскочил от Марк-Антуана.

– Ах, боже ты мой! – воскликнул он голосом, утратившим обычную мягкость. – Ни разу за двадцать лет такого со мной не случалось! Я никогда не прощу себе этого, месье, никогда!

Его отчаяние объяснялось тем, что на щеке мистера Мелвилла появилось алое пятно. Вендрамин обрушился на незадачливого француза с обвинениями:

– Что за неуклюжесть, неотесанный чурбан! Да вас надо высечь за это! Какого черта? Вы брадобрей или мясник?

Мелвилл замахал руками Вендрамину, призывая его утихомириться, и обратился к нему невозмутимым тоном, в котором, однако, чувствовалась нотка раздражения:

– Не стоит так возмущаться, синьор! – Он промокнул порез уголком полотенца. – Это не ваша вина, Филибер, а моя. Я задремал, пока вы работали, и, внезапно очнувшись, дернулся. Так что это вы должны простить меня за то, что я испортил вашу репутацию.

– О месье!.. О месье! – Филибер не находил слов.

– Нет, вы, англичане, поистине непостижимы! – усмехнулся Вендрамин.

Филибер развил бурную деятельность – достал чистое полотенце и стал смешивать что-то в чашке.

– Я готовлю раствор, месье, который мгновенно залечит рану. Пока я делаю прическу, кровотечение прекратится. Вы очень добры, сэр, – добавил он с трогательной благодарностью в голосе.

Мелвилл сменил тему:

– Вы, кажется, говорили о какой-то женщине, синьор Леонардо, с которой хотите меня познакомить? Как, вы сказали, ее зовут?

– Да-да. Это виконтесса де Со. Вам будет интересно познакомиться с ней.

– Я полагаю даже, что никакое другое знакомство не вызывало бы у меня такого интереса.

Вендрамин бросил на него пристальный взгляд.

– Вы слышали о ней?

– Да, имя мне знакомо.

– Она эмигрантка. Вдова виконта де Со, которого гильотинировали во время террора.

Это, без сомнения, была та женщина, которую Лебель, по словам Лаллемана, сделал виконтессой. Понятно было, почему негодяй выбрал для нее это имя: оно наверняка первым пришло ему в голову. Насколько опасной для Марк-Антуана могла стать «виконтесса», можно было понять, лишь встретившись с ней. И поскольку он раньше или позже должен будет разоблачить ее как шпионку, опасность она будет представлять недолго.

Они направились в казино Изабеллы Теоточи, известной жеманной красавицы-гречанки, которая разошлась с первым мужем, венецианским патрицием Карло Марином, после чего за ней стал настойчиво ухаживать другой патриций, Альбрицци. Ее частное заведение ничем не напоминало «Казино дель Леоне». Здесь не устраивали азартных игр, посетители вели интеллектуальные беседы на темы литературы и искусства, в которых Изабелла Теоточи была корифеем. Собравшиеся обсуждали новые книги и произведения; в воздухе витали долетавшие из Франции передовые идеи, настолько смелые, что русский и британский послы считали салон Теоточи рассадником якобинства и побуждали венецианских инквизиторов обратить на него внимание.

Прекрасная Теоточи не обнаружила у Марк-Антуана особого интереса к занимавшим ее возвышенным темам и рассеянно приветствовала его. Ее внимание в этот момент было поглощено молодым человеком с худощавым и бледным семитским лицом и горящим взором; склонившись над ее креслом, он говорил что-то многословно и темпераментно.

Когда Вендрамин представил англичанина и обратился к молодому человеку с пышной тирадой, тот был явно раздражен тем, что его прервали, и с презрительной небрежностью кивнул в ответ.

– Дурно воспитанный юнец из Греции, – охарактеризовал его синьор Леонардо, когда они отошли в сторону.