Морской Ястреб. Одураченный Фортуной. Венецианская маска

– Может быть, мне продемонстрировать доказательство? А то меня уже тошнит от вашего лицемерия! Может быть, сообщить вам, что я знаю, кто была та дама, что так стремительно бежала при моем появлении из комнаты мистера Мелвилла несколько месяцев назад? Может быть, мне сказать, откуда я знаю это? Показать вам улику, которую я храню и которая может убедить всех? Может быть…

– Хватит! – вскричала она и тоже встала. – Как смеете вы пачкать меня своими гнусными измышлениями? Да, это была я. Вы думаете, я буду отрицать то, что я делала? Но между простым визитом и теми низкими инсинуациями, которые порождает ваш испорченный ум, такая же разница, как между снегом и грязью.

Тут уж он не мог обвинить ее в холодности и бесчувственности. Эмоций было хоть отбавляй; ее испепеляющий уничижительный гнев заставил его присмиреть.

– Вы говорите, у меня испорченный ум? Да возьмите любого венецианца, хотя бы вашего отца. Спросите его, что он подумал бы, увидев даму из общества, которая закрылась с мужчиной в его комнате и фактически обнимается с ним. Если хотите, чтобы он умер от стыда, спросите его об этом.

Логичность его рассуждений подействовала на нее, как холодная вода на огонь, и восстановила ее обычное спокойствие.

Подавив эмоции, она села и ровным тоном разъяснила ему обстоятельства и цель ее визита к Марк-Антуану. Если то, что она говорила, и можно было рассматривать как попытку снять с себя подозрение, то голос ее отнюдь не был просительным. Ее рассказ длился довольно долго, и слабость Вендрамина заставила его тоже сесть, слушая ее. Поверил ли он ей – неизвестно; по крайней мере, заговорил он о неправдоподобии рассказанной ею истории:

– Разве не было другого подходящего момента для этого самоотречения, как вы это называете? Мелвилл постоянно бывал в вашем доме, и ничто не мешало вам поговорить с ним здесь, тем не менее вы предпочли совершить поступок, которого любая другая дама, если она дорожит своей репутацией, избегала бы как огня.

Она понимала, что бесполезно было бы объяснять ему, насколько важно было немедленно оправдаться в глазах Марк-Антуана и как нестерпима была малейшая отсрочка. Вендрамин этого не понял бы, и его оскорбительное недоверие к ее рассказу лишь возросло бы.

– И тем не менее, – ответила она твердо, – я предпочла поступить именно так. Возможно, это было неблагоразумно, но ничего хуже неблагоразумия в этом визите не было.

– И вы думаете, что кто-нибудь вам поверит?

– А вы верите? – напрямик спросила она.

Он подумал, прежде чем ответить, и заговорил уже несколько иным тоном:

– Да, я верю вашему объяснению. Но я спрашиваю себя, не верю ли я только ради душевного покоя? А без этого объяснения мне могло прийти в голову только то же, что и любому другому. Я любил вас и потому должен был убить человека, который знал о вашей измене. Так я хотя бы частично смыл бы позор, связанный с этим. Вот вам мое объяснение поступка, вызвавшего вашу неприязнь ко мне.

Он сделал паузу, предоставляя ей возможность высказаться. Но она, задумавшись, молчала. Тогда он встал и подошел к ней:

– Ну вот, мы оба исповедовались, так, может быть, простим друг друга?

– Так вы, значит, способны на великодушие? – отозвалась она, и он не мог понять, то ли она спрашивает серьезно, то ли иронизирует.

– Жестокий вопрос, Изотта! Гораздо более жестокий, чем тот, который я вам задал. – Он понизил голос и заговорил умоляюще-призывным тоном, от которого, как он полагал, женщин пробирает дрожь. Вероятно, опыт внушил ему, что женщина – это инструмент, на котором он умеет играть виртуозно. – Давайте заключим мир, дорогая. Я на коленях умоляю вас об этом, так как я поклоняюсь вам и не могу больше терпеть. Я говорил о нашей свадьбе с вашим отцом. Он не против того, чтобы сыграть ее по окончании Великого поста, если вы пожелаете.

– Я пожелаю? – Губы ее скривила горькая улыбка. – Я не могу желать этого.

Он откликнулся на ее отпор жалобой:

– Ваша холодность разбивает мое сердце, Изотта.

– Вы не можете рассчитывать на что-либо иное после моего признания, к которому вы меня вынудили.

– Это я понимаю. И подчиняюсь – в надежде, что своей любовью смогу добиться своего. В конце концов, Изотта, венецианские девушки из знатных семей должны выходить замуж за знатных венецианцев. Вы не можете отрицать, что я был очень терпеливым исполнителем ваших желаний, – и таковым я и останусь. Что мне сказать вашему отцу?

Она сидела молча и совершенно неподвижно, с ужасом глядя в пространство перед собой. Нависшая над ней угроза стала так близка, что она почувствовала абсолютную невозможность сделать этот шаг.

Но если она откажется, то станет обманщицей, лишив Вендрамина награды, обещанной ему ее отцом, – награды, которой она согласилась стать, когда не видела иного будущего для себя.

Очевидно отчасти разгадав ее сомнения, он постарался хитростью подтолкнуть ее к выгодному для него решению: