Морской узелок. Рассказы

— Братишки! Неужто ни у кого рому нет?

Из рук в руки перешла к Могучему бутылка.

Надвигалась ночь. Шторм еще бушевал, море еще грохотало, а по виду волн уже можно было догадаться, что неистовый ветер истощает последние усилия: поверхность волн стала гладкой, маслянистой.

— Хороший будет ветер! В самый раз! — одобрил шторм Могучий. — Михаил Петрович останется доволен: узлов по десяти пойдет «Крейсер» до самого мыса Горн…

— А мы-то? — с недоумением и тоской выкрикнул один из гребцов, молодой матрос на задней банке.

— Мы-то! Раз мыто, бабы белье вальком колотят. Ты, поди, первый в шлюпку прыгнул — пеняй на себя. Тебя звали? Ты на этой шлюпке гребец?

— Никак нет!

— Зачем залез? Кто тебя просил? — ворчал Могучий, оглядывая туманную даль взбаламученного моря.

Волны завертели вельбот. В громовые раскаты рыданий ветра вплелись неясные раздельные звуки. Они ритмично повторялись, поэтому их не могла заглушить беспорядочная стихия: так в дремучем лесу и сквозь стон бури четко слышны мерные удары дровосека.

Гребцы все разом закричали истошными голосами.

— Молчите! Дайте послушать! — прикрикнул на гребцов Могучий.

— Палит! «Крейсер» палит! — возбужденно выкрикивал Нахимов, обняв Могучего.

Матросы молча принялись грести. Могучий взялся за руль.

— Чуешь, ваше благородие, — глубоко вздохнув, заметил Могучий, — порохом пахнет. «Крейсер»-то на ветру…

Нахимов потянул влажный воздух и в свежести его почуял сладковатый запах серы.

Вельбот повернул против ветра. Выстрелы сделались явственными. Скоро увидели и вспышки выстрелов. «Крейсер» сближался с вельботом.

Гребцы, не оглядываясь назад, работали веслами. Пушечные удары заглушали грохот бури. Нахимов между двумя слепящими вспышками увидел черную громаду корабля совсем близко.

И будто совсем рядом, хотя и чуть слышно, раздался голос Лазарева:

— Сигнальщик, видишь?

— Вижу! — послышалось сверху.

Вельбот ударился о борт корабля и хрустнул. Вспыхнул ослепительный огонь фальшфейера. При его свете с борта корабля полетели концы. В мгновение ока всех из шлюпки подняли наверх. Когда стали поднимать вельбот, накатилась волна и разбила его в щепы.

Спасенных окружили товарищи. Лазарев сбежал с мостика и перецеловал спасенных, начиная с Могучего, за ним Нахимова и гребцов, как будто поцелуями считал их.

Могучий взял Нахимова за руку и дрогнувшим голосом сказал:

— Ну, ваше благородие, завязал ты мне узелок на всю мою жизнь…

НА БОРОДИНСКОМ ПОЛЕ

I

Завтра будет решительный бой. Накануне боя надо если не выспаться — об этом Кутузову и думать не приходилось, — хоть бы уснуть часок-другой, а если нет, то дать отдохнуть измученному телу.

Чтобы уснуть, надо успокоиться. Чтобы успокоиться, надо прогнать заботу, тревогу, сомнения, надо забыться. Чтобы забыться, надо все снова передумать, пересмотреть. А голова устала до того, что путаются мысли, главное мешается с пустяками. И сердце, перегруженное за день, то замирает — и холодеют руки, то начнет колотиться — и в ушах поднимается шум.

Чтобы уснуть, Кутузов прибег к своему привычному средству. Уже раздетый, лежа в постели под теплым пуховым одеялом на взбитом в пену пуховике, Кутузов потребовал черного кофе и выпил целый кофейник крепкого горячего напитка.

Сердце забилось ровнее. По измученному телу разлилась сладкая истома. Камердинер погасил свет и, пожелав его светлости спокойной ночи и приятных снов, удалился.

Лежа на спине, Кутузов сладко потянулся, но не очень сильно, чтобы ноги не свела судорога — боль в икрах ног очень неприятна! Поясница перестала ныть. Прояснилось в голове, и вместо сумятицы явилась привычная обыденная мысль: «Все ли мной довольны? Кто недоволен? Чем?»

Этот вопрос Кутузов уже много лет привык задавать себе каждую ночь, отходя ко сну. И, перебирая свои поступки и речи за день, обычно приходил к заключению, что им остались за прошедший день все довольны, а если и не все, то недовольных было немного, или они были людьми незначительными, или их раздражил он сам нарочно, чтобы извлечь какую-либо пользу из их недовольства.

«А сам ты собой доволен?» — следовал последний строгий вопрос, обычно когда Кутузов уже наполовину погружался в сладкий сон. Он и служил ответом.

Все ли довольны? Кто недоволен? Чем?

Прежде всего: доволен ли Наполеон?

«О, конечно! Наполеон мной должен быть очень доволен! — подумал Кутузов, улыбаясь во тьме. — Как же! Он так стремился к решительному бою! Разбить и уничтожить мою армию — для Наполеона значит спасти себя от гибели и выиграть кампанию. Весь вечер французы ликовали, оттуда доносились крики солдат. Наверное, Наполеон им сказал: «Вот битва, которой мы желали, к которой стремились. Мы победим и получим заслуженный мир и отдых на прекрасных зимних квартирах в Москве, где всего много — веселья, хлеба и вина!» Значит, и армия моего противника довольна мной, что я остановил свою армию и готов сразиться.