Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы

Глаза у Скверного разгорелись от алчности. Только бы Капитан забыл про обиду, помирился с ним, взял бы его под крылышко. Заявились бы они вместе в камеру к Сёлезли, сели бы на пару за кости…

Он нахлобучил кепку.

— За кости, за кости надо сесть!

— Да не сядет он, — отрезал Скала.

— Заткнись!

— Разве он не мой хозяин?

— Хозяин? Твой?

— Ясное дело, мой.

— С каких это пор?

— Ты с ним в ссоре! Какое теперь тебе дело до денег моего хозяина!

Скверный непотребно выругался.

— То-то же, — удовлетворенно проговорил Скала. И, не утерпев, выложил все, что до поры таил про себя. — Он мой хозяин. Возьмет с собой прислуживать. Варить буду ему, стелить, убирать постель. Еще бы мне его не жалеть! Разве с Сёлезли справишься? На кон, паршивец, тысячу лир ставит, а то и две. Не успеешь оглянуться, и пропали хозяйские денежки.

Скверный подскочил к Скале, толкнул его в грудь.

— Ты чего тут нюни распустил!

Тот попятился:

— Жаль мне его.

— Заткнись, говорят!

Знал Скала, стоит еще слово вымолвить — и получишь по зубам. Знал, а все же, выходя из камеры, не удержался:

— Как не пожалеть своего хозяина!

Во дворе он столкнулся с Капитаном. Глаза у того сияли. Скала потянул его в сторону.

— Теперь гляди в оба, Капитан!

Хеттская статуя смотрела на него невидящим взглядом.

— Слышь, ага! Будь осторожен!

— Почему?

— Еще спрашиваешь? Те, кто еще вчера за глаза насмехался над тобой, учуяв запах денег, хотят теперь тебя в силки заманить. Будь осторожен!

Капитан пожал плечами:

— Деньги общие, братские, одни на всех.

Скала чуть ума не решился:

— Как можно, Капитан! Что значит на всех? Когда ты с голоду подыхал, кто тебе хоть ломоть хлеба дал? Разве это дело? Ты меня послушай! Купим подушку. И кастрюлю купим. Будем еду варить. Горячую. Накрошил хлеба и стучи себе ложкой, о-о-ох!..

Капитан не слушал. Он думал о матери, родной матери — маленькой сморщенной старушке, забытой им в одной из деревень вилайета Ризе…

— По вечерам будем пить чай. Запалим сигаретки… Станешь моим хозяином. Скажешь, постели мне, такой-сякой, постель. Я тут как тут: слушаюсь, ага. Скажешь: ступай в лавку, купи мяса, луку, отнеси парашу в сортир — повторять не заставлю, мигом все сделаю. Посуду мыть буду, белье твое стирать, спину в бане тереть. Как получишь денежки, скажи старшему надзирателю, пусть переведет тебя в бейскую камеру. Раз деньги есть, значит, и ты стал беем. Чем ты хуже других? И не забудь сказать, что берешь меня к себе прислужником. Ладно?

Капитан не ответил, двинулся дальше. За ним как тень — тощий длинный Скала. Подождав, когда дежурный надзиратель откроет дверь в отделение, они так же молча прошли по внутреннему дворику, поднялись по грязным бетонным ступеням, миновали темные коридоры, по которым слонялись заключенные, и вошли в семьдесят вторую камеру. Там их ждали. Все головы повернулись в их сторону.

— Поздравляю, Капитан!

— Будь счастлив!

— Молодец, Капитан!

— Значит, матушка деньги прислала?

— Конечно, матушка.

— Вот это мать, видал?

— Мать и есть мать, если настоящая.

— Получил деньги, Капитан?

— Еще не дали?

— Когда?

— Завтра?

— Теперь заживешь!

— Сваришь себе суп с мясом, горяченький.

— Я бы по сигаретам ударил.

— Башка у тебя с дыркой.

— Это еще почему?

— Ясно почему! Какие там сигареты, если можно купить порядочную постель, одеяло.

Капитан, прикрыв набрякшие веки, все еще думал о матери. О той ночи, много лет назад, когда кровники в портовой кофейне убили его отца. Быстро прилетела в деревню черная весть. Мать его тогда была молодой. Пышущее здоровьем лицо, огромные черные глаза. После гибели отца с каждым годом, каждым месяцем, с каждым днем глаза эти тускнели, гладкое лицо иссекали морщины, пока оно не стало таким, каким виделось ему теперь. Но ни разу не слышал он от нее: «Забудь про убийц твоего отца. Пусть о них позаботится аллах. Не хочу потерять и тебя. Не хочу остаться одна на белом свете». Напротив, она только подливала масла в огонь: «Если не отомстишь ты за кровь отца, да будет ядом молоко, которым я вскормила тебя. И на том свете не прощу!»

Он не оставил кровь отца неотмщенной. Однажды холодной ночью он сидел в своем шлюпе, закутавшись в бурку, и курил. Мальчишка Хасан, гарсон из кофейни, примчался к нему с вестью: племянники того, кто пролил кровь его отца, сидят в кофейне пьяные, чуть под стол не валятся. Он вытащил из-за пояса пистолет, с которым не расставался долгие годы, вышел на берег и, не замечая резких порывов ветра, двинулся к кофейне. Низкое помещение, освещенное судовым фонарем, огласилось яростной бранью, прогремели четыре выстрела. Пьяные повалились на пол. Все смешалось. А он, опьяненный счастьем свершившейся мести, выскочил из кофейни и бросился по темным, гудевшим от ветра улицам в полицейский участок. Допрос, суд и огромные железные ворота тюрьмы…