Московский апокалипсис

— Прощенья просим, Пётр Серафимович. Просьба у меня. Вы ведь по-французски баете?

— Да.

— За солдатика того я переживаю. Что нас с Митенькой выхаживал. Вам, конечно, спасибо, что нас приютили, но… Он-то как? Придёт нынче ночью, а нас нету. Обеспокоится, искать станет. Наши же мужики его и прибьют, за добросердие… Разве это по-божески?

— Да, он подвергает себя большой опасности, разгуливая ночью по развалинам. Ты хочешь, чтобы я его предупредил?

— Ага. Сходили бы вы туда со мною. Вдруг он там, на нашей руине? Успокоили бы француза, наказали боле не маяться. И себя беречь.

— Пойду, отпрошусь у командира. Он не велел отлучаться.

Отчаянов выслушал Петра и согласился.

— Иди. Сострадательный человек. Жалко, если убьют. Только быстро!

Обрадованная Марфа оставила сына на кухарку, и они с Петром вышли в ночь. Через полчаса оба были в Сытнинском переулке. Оказалось, что француз уже там. Он ходил с огарком среди битого кирпича и тревожно окликал «мадам». Увидев Марфу с незнакомым мужчиной, пехотинец сразу взял ружьё наизготовку.

— Мы друзья, — негромко сказал Ахлестышев. — И пришли сообщить, что мать и ребёнок в безопасности. Они живут теперь в подвале с отоплением и едой, среди своих соотечественников.

— Это хорошая новость, — улыбнулся француз, опуская ружьё. — Я всё думал: как же они станут зимовать? А теперь…

— Марфа — так зовут спасённую вами женщину — очень вам благодарна.

Солдат приветливо кивнул женщине.

— Как там ваш богатырь?

Ахлестышев перевёл вопрос, и Марфа застенчиво улыбнулась.

— Теперь ему хорошо. И мне не страшно. А страшно за вас!

— Мы с Марфой пришли предупредить, — подхватил каторжник. — Не ходите больше ночью по развалинам — это опасно.

— Я знаю. Но женщина с ребёнком были в таком состоянии…

— Вы добрый человек. Рад, что такие не перевелись среди французов. После того, что ваши сделали с Москвой… Храни вас Бог! Идите и помните о благоразумной осторожности.

Пехотинец серьёзно выслушал, помахал на прощание женщине и ушёл к Страстной площади. А Пётр с Марфой заторопились обратно в подвал.

Когда они спустились вниз, Ахлестышев увидел среди партизан нового человека. Тот сидел возле лампы и сосредоточенно читал трофейные бумаги. Отчаянов стоял рядом и сосал пустую трубку.

— Пришёл наконец! — обрадовался он каторжнику.

Мужчина отложил бумаги и поднялся. К своему удивлению, Пётр узнал в нём штабс-капитана Ельчанинова, которому они с Батырем помогли сбежать из арестантской колонны. Разведчик был одет в русское платье, за поясом торчали два драгунских пистолета.

— Егор Ипполитович, вы? Какими судьбами?

— Здравствуйте, Пётр Серафимович! Рад! Очень рад, что вы не отсиживаетесь в стороне, а воюете. Я помню свои обещания и немедля сообщу о ваших подвигах командованию.

— Какие там подвиги, — смутился Пётр. — Бегали мы с Сашей по Москве, как зайцы… Это вот Сила Еремеевич с первого дня воюет без отдыха. Мы же только недавно к нему присоединились.

— Ахлестышев со своим товарищем проявили храбрость и смекалку, — веско заявил Отчаянов. — С их помощью мы перебили полковой штаб. И бумаги захватили. Важные. Полковника Пётр Серафимыч зарубил своей рукой. Мало?

— Я упомяну всё это в рапорте, — кивнул Ельчанинов. — Бумагам же вашим нет цены. Они дают нам заглянуть в планы самого Бонапарта. В нашей ставке полагали, что он застрял в Москве надолго. Оказывается, узурпатор обдумывает способ идти на Петербург! Этому надо воспрепятствовать.

Ахлестышев даже рассмеялся.

— Не наше дело попа учить, пусть его чёрт учит! Там Бонапарт, а тут в подвале — мы. И чем же ему воспрепятствовать? С нашими недюжинными силами…

Но штабс-капитан был серьёзен.

— Кое-что можем и мы с вами, даже из этого подвала. Для того я здесь. Давайте отойдём в угол и пошепчемся.

Втроём они пересели в самый дальний от печи закут, и Ельчанинов начал своё сообщение:

— Положение для России сейчас, если угодно, судьбоносное. Всё решится в ближайшие четыре-пять недель.

— Вот как? — начал раздражаться Пётр. — Значит, мы с вами сейчас влияем на будущность всего государства?

— Да.

— У вас, что, есть связь с командованием?

— Прямая. Я сообщаюсь со штабом Кутузова через день секретными курьерами.

— Даже так? — поразился Ахлестышев. — Примите мои извинения за неуместный тон, Егор Ипполитович. Никак не полагал…

— Принимаю. Я сам отчасти виноват: не успел разъяснить. Сейчас вы всё поймёте. Я резидент Высшей воинской полиции[49] в Москве. Выполняю личные поручения начальника полиции барона Розена, но что ещё важнее сейчас — также и полковника Толя. Карл Фёдорович Толь — генерал-квартирмейстер Главной армии. И, если можно так выразиться, мозг наших военных сил. Человек, лично разрабатывающий стратегию войны. Выдающийся ум! Поэтому мы с вами не самобытные партизаны, которые режут французов, кто во что горазд. Нет. Мы — особый отряд, выполняющий в тылу противника секретное задание особой важности. Задание это кассировал[50] лично государь.

У Ахлестышева и Отчаянова лица одновременно обрели строго-торжественное выражение.