Московский дивертисмент [журнальный вариант]

Не помню, возможно, и Марихен, но я помню, что кричала “Патрокл”! Патрокл, кричала я из последних сил, забери меня отсюда, из этой ужасной немецкой провинции в далекий рай, где все персонажи равны перед Богом, где на всякую крысу найдется подсвечник и где до часа ночи ходят вагоны метро!

Матвей-воин

В Москве у погоды особый нрав, и если кто жил в этом городе подолгу, знает, как иногда внезапно меняется она здесь от весны к лету, от тепла к холоду. Без промежутков и предупреждений.

Погода переменилась внезапно, и случилось это за полночь. Матвею Кривозубу всю ночь не спалось. Так что-то грезилось, чудилось. Но окончательно разбудил его Светлый гость! Отчасти недовольный, немного усталый, имевший слегка непривычный вид, но по-прежнему изысканный и божественно гармоничный! Матвей имел с ним долгую беседу, а потом Гость снова ушел за Перевал историй. После его визита Кривозуб впервые за долгие годы более или менее ясно представлял, что ему дальше делать! За это хвала богам!

Насчет Перевала и насчет своего предназначения во всей этой игре он сориентировался совершенно недавно. Кажется, как с год или, может быть, два к нему стали приходить сны, а потом даже и дневные видения, в которых он представал пред самим собой не Матвеем Кривозубом, а совсем другой личностью. Все то, чем он жил и чем был все время своей истекшей к чертям собачьим жизни, все это серое и утомительное время неспешно представало пред очами того другого Матвея, который и вовсе никогда не бывал в Москве. И знать не знал ничего о таком городе! Он и говорил на другом языке, и небо помнил другое, и его имя звучало иначе. Этот процесс был неприятен и тяжел. Ведь что, в сущности, за жизнь он здесь вел?! Разве она могла сравниться с той, в которой он носил другое, славное имя? А эта эпоха — с той, гораздо более славной, великой, а главное, гораздо более солнечной?! Да-да, гораздо более солнечной! О Зевс, как же он любил солнце!

Начиная с самого первого своего видения, Матвей сразу и окончательно навсегда уверовал в то, что все так и есть, что видения его не лгут! Да они и не могли лгать! Как сбрасывает личинка ставшую ненужной сухую и скукоженную свою оболочку и медленно расправляет крылья, так и Кривозуб на протяжении всего последнего времени вылезал из старой кожи восприятия мира и себя, чувствуя всю необходимость, мучительность и красоту этого процесса!

Все, лежать в постели дальше смысла не было. Матвей встал с кровати, посмотрел на часы. Было около трех часов ночи. Босиком прошлепал на кухню, смолол зерна и сварил крепчайший черный кофе. Обжигаясь, выпил чашку и сразу же налил вторую. Поставил пустую турку в раковину. Спать перехотелось. Теперь следовало закурить, сев на холодный стул у окна. Там, за окном, качались тени, отбрасываемые самодельным фонарем, который Матвей повесил у подъезда специально для местных старичков, любивших допоздна играть в карты, домино, в шахматы, а иногда просто так медитировать на деревянных лавках, уставившись прямо перед собой подслеповатыми невидящими глазами, и думать о чем-то неведомом.

Матвей любил старичков. Они казались ему воплощением самого рока. Глядя на них, он каждый раз пытался представить, сколько их сверстников давно уже умерли и стали прахом. Сколько страниц истории перевернуто было перед этими обезображенными морщинами лицами. Миллионы погибли и ушли в землю. Сгинули целые поколения умиравших за идеалы или за деньги, от болезней и нищеты, от излишнего достатка и бессмысленности своего существования. Умерли сотни тысяч младенцев в разных частях света. А дядя Гриша, полковник в отставке Григорий Данилов, выходит утром во двор. Сухой, как вобла, слегка подрагивающей коричневой ладонью сметает с деревянного стола нападавшие за ночь октябрьские листья, кладет на стол пачку папирос, зажигалку, газету “Правда”. К столу подходят две или три крысы, и дед Гриша, усмехаясь, крошит им хлеб. Они послушно и охотно едят, изредка посматривая на него своими умными бусинками-глазами. Они не боятся его, но очень уважают. Гриша немного презирает их, но подкармливает, памятуя простую примету, что, пока в доме есть крысы, он какое-то время еще простоит. Завершив эту обязательную процедуру, он ставит на стол шахматную доску и начинает медленно расставлять фигуры.