Москва 80

— И что, после всего случившегося никаких мер по отношению к этому Качерису не было принято? Ни посол, ни госдеп не ходатайствовали об его отзыве из Москвы?

— Насколько нам известно, они решили не портить ему биографию и отправить домой сразу по истечению контракта, в августе 1980-го, — ответил Немечек.

— То есть в Москве ему всего месяц остался?

— Да.

— Вы наблюдали этого человека в течение двух лет. Какое у вас сложилось личное — меня интересует именно личное — впечатление? — спросил Грибин у бригадира.

— Клоун. Просто клоун, если одним словом.

— Клоун? — переспросил Грибин.

— Цирк шапито. Бегает по утрам с пехотинцами в своих клоунских трусах в крупный жёлтый горошек…

Для пущей убедительности по ходу своего рассказа бригадир достал из досье фотографию Качериса и протянул ею Грибину.

Он держал перед глазами снимок не то дегенерата, не то больного церебральным параличом Качериса, в то время как бригадир добавлял к этому портрету все новые и новые убийственные штрихи:

— … Охранники над ним смеются, представляют его прохожим московским девушкам как страшного парня, но с большой ялдой, а ему хоть бы что. Темп пробежки он поддерживать не может, пехотинцы уходят от него в отрыв, а он, запыхавшись, прекращает бег и возвращается в посольство один, в своих смешных трусах. У меня такое впечатление, что ему определённо нравится роль всеобщего посмешища.

— Однако, этот клоун на целых три дня, — сделав ударение на слове «три», прервал бригадира Грибин — исчез из поля вашего зрения?

— Как мы уже говорили, здесь все шло от не проработанности механизмов взаимодействия с МИДом.

— Куда и зачем он уезжал?

Хорошо подготовившись к встрече, бригадир извлёк из папки рапорт от 19 февраля.

— Качерис вылетал 12 февраля прямым рейсом в Гамбург, обратные билеты в Москву были заказаны на 15 февраля. По имеющейся у нас информации в Гамбурге он должен был встретиться со своей бывшей подругой по университету, возможно, любовницей, которая находилась в ФРГ в служебной командировке.

— Так…, - Грибин с нетерпением ждал продолжения.

Бригадир вопросительно взглянул на своего руководителя, будто спрашивая его разрешения, и тот решил, что с этого места продолжать будет он сам.

— Прилетев в Гамбург, Качерис купил билет на ближайший московский рейс Люфтганзы и в 18.00 этого же дня вернулся обратно, — скороговоркой произнёс генерал Сарычев.

— В Москву? 12 февраля в шесть часов вечера?

— Да.

— А вы его поехали встречать в аэропорт только 15 февраля?

Сарычев неохотно кивнул головой.

— Таким образом, на целых три дня он получил полную оперативную свободу. А вы говорите — клоун…

— Товарищ генерал… — в сердцах начал было бригадир.

— Что? — грубо оборвал его Грибин.

— Если Качерис — неустановленный оперативный сотрудник, то я — балерина.

— Слышишь, как твои соколы зоркие заговорили, — обратился Грибин к Сарычеву. Ловлю тебя на слове, — повернулся он к бригадиру. Если установим Качериса как сотрудника ЦРУ, ты у меня пачку балетную наденешь и станцуешь в моем кабинете.

— Не станцую.

— Посмотрим. Все свободны.

Бригадир вместе со своими «наружниками» дружно встали из-за стола и покинули комнату. Вслед за ними поднялся и заместитель «девятки».

— Зря вы так. Антонов наш старейший «наружник», легенда, можно сказать. А вы ему «пачку балетную наденешь», — уже на выходе сказал Сарычев.

— Ну, извинись перед ним за меня.

— Нет, это уж вы сами.

Грибин ещё раз бросил взгляд на «доску почёта». Затем подошёл к ней поближе и сбоку от общей группы приколол десятую по счету фотографию Качериса.

— Что, блять, Майкл, играть со мною вздумал? — зло выругался Грибин, глядя на ущербное лицо архивариуса.

* * *

Жечков даже не мог припомнить, когда в последний раз он так сильно напивался. Внешне все было культурно: на кухне, с закуской, в компании с женой. Однако, рюмка за рюмкой нарезался он капитально. Оставшись один на кухне потным, жарким июльским вечером, он мысленно формулировал письмо или текст речи, которые должен и обязан был высказать «Федосееву».

Во-первых, хотелось сказать, что ему очень жаль, что он вообще ввязался в эту мутную, полную интриг историю. По его мнению, пропажей старшего офицера КГБ, пусть даже и с семьёй, должна заниматься контрразведка и только она, а привлечение к этому делу прокуратуры носит показной, декоративный характер.

Во-вторых, Жечков хотел заявить, что он умывает руки. Параллельно с расследованием исчезновения семьи Шадриных ему удалось пресечь преступную деятельность опасной банды. Однако, привязывать эпизоды разбоев Сунгоркина-Самохина к делу Шадриных он не намерен, поскольку у него нет для этого оснований.

В-третьих…. А в-третьих, Жечков хотел предъявить «Федосееву» доказательства измены Жечкова, но у него их не было. Как оказалось, вся его предыдущая работа была ориентирована на обеление Шадриных, хотя с самого первого посещения его квартиры ему как следователю было ясно, что тот просто сбежал из Союза. Так какого черта продолжать этот спектакль?