Мост

Анук Ятросова вчера вечером Фальшина не видела, но позавчера заметила, как он с загорелым, как цыган, человеком проехал в город. Знает даже, в каком доме в Ключевке останавливался сухореченский богач. Тимрук зашел и туда и там порасспрашивал. И действительно, напал на след волка. Вот что ему рассказали.

Фальшин вчера вечером привез с собой какого-то невзрачного, рябого мужика. Тот, намереваясь дотемна добраться до Чулзирмы, прошел дальше пешком, не заходя в избу. Фальшин остался ночевать. Вечером, верхом на коне, куда-то отлучался, вернулся поздно ночью. Утром рано запряг хозяйские сани и снова куда-то отправился, пообещав вернуться сегодня, а может, и завтра. Тимрук по санному следу доехал до высокого моста и, вернувшись обратно, заглянул в исполком, к Радаеву.

Радаев, как и Тимрук, человек сообразительный. Следопыта он не заставил долго говорить.

— Сам думаешь завершить дело или…

— Сам! — отрезал Тимрук, перебив Радаева. — Но помощь, может, и понадобится.

— Ладно. Если сейчас же отправитесь, до вечера сможете его словить и доставить.

Тимрук полез в карман, извлек бумажку, развернул ее перед Радаевым.

— Может, его и доставлять не надобно? — спросил он, прищурившись.

Николай Васильевич сначала ничего не понял, прочитал подписанную им самим весной бумажку. Разразился таким хохотом, что задрожали оконные стекла.

— Нет, Владимир Наумович, теперь не те времена, — сказал он. — Настало время прочной, устойчивой Советской власти. Судить будем. По закону, перед народом, именем Федеративной Советской Республики…

Через полчаса Тимрук и два милиционера, переехав через высокий мост, завернули вправо по санному следу. Снег выпал неожиданно, поэтому никто еще на санях не ездил, их только ладили для зимнего пути. Снег, засыпав всю округу, прекратился. Утренний след сохранился нетронутым.

К какому же селу приведет он трех всадников?..

Тимрук задумался.

«Ведь он же убил и Сибада-Михали — отца Тражука. На суд, пожалуй, придется вызвать и Мурзабая, пусть расскажет о Фальшине все, что знает и помнит. Да поймать бы еще и того конокрада с цыганистым лицом. Если Микки умрет, не придя в сознание, — Фальшин сам, конечно, все будет отрицать, — нужны будут свидетели. Я, глупый, по пьянке, говорят, даже допрашивал о Михаиле-лапотнике Фальшина, но сам сейчас не помню… Хозяин квартиры чернявого не упомянул. Скрывает, что ли? Может, тот мужик остался в городе? И все же санный след, видимо, ведет в селение того темнолицего. Фальшин решил съездить туда, чтобы всех запутать. Ты, злодей, отнял у Сибада-Михали его пегую лошадь, а самого убил. А сегодня я сам на другой пегой лошадке выехал, чтобы тебя накрыть. Замана!»

Даже «заману» вспомнил Тимрук. Теперь он свое прославленное слово произносить вслух остерегался.

16

Новый год в этом году чулзирминцы встретили по-новому. Вместо сурхури по селу передавали незнакомое слово: «спектакль».

Так называемый спектакль вначале показали в Сухоречке. Арланов собрал всю молодежь села. Парни и девушки расходились после спектакля шумно и весело.

Качага[45] Матви всю дорогу кричал:

— Шире дорогу — Любим Торцов идет!

Семен и Анук, мечтавшие показать в Чулзирме пьесу на чувашском языке, наконец могли осуществить свой замысел.

Семен Николаев и Анук Ятросова в Ключевку не вернулись, перебрались в Чулзирму и стали готовить к Новому году драму «Бедность не порок» на чувашском.

И слово «репетиция» зазвучало в Чулзирме. Каждый вечер сельчане гурьбой приходили в школу на репетицию.

Во время репетиции Семен одновременно был и Гордеем Торцовым, и режиссером, и суфлером. Арланов теперь звался Митей, Антонина Павловна — Любой, Анук играла купчиху. Качага Матви должен был изображать Любима Торцова.

Матви знал много русских слов, а во время репетиции даже по-чувашски не мог их выговорить как надо, почему-то стеснялся. И его трескучий голос совсем не подходил к роли.

Даже Замана-Тимрук сам попробовал учить Качагу Матви:

— Выпяти грудь вот так, говори грубо, левой рукой старайся отстранять толпу, правую подними высоко и вытяни вперед…

Обучая незадачливого артиста, он показывал, как именно следует задерживать толпу и как поднимать руку, Тимрук менялся на глазах, а слова суфлера то ли плохо слышал, то ли нарочно перевирал.

— Сторонитесь, голытьба! Любим Торцов к брату-богачу в гости идет!..

Народ считал, что и во время репетиции надо хлопать в ладоши, — выходки Тимрука встречали аплодисментами. Анук Ятросова откровенно хохотала.

Семен и Арланов были восхищены артистическим талантом Тимрука.

— Если научишься не искажать слова пьесы, то лучше тебя Любима Торцова и в городе не найти, — похвалил Тимрука Семен.

Но Тимрука в артисты не потянуло. Забраковал сам себя тут же:

— Нет… Повторять чужие слова? Неинтересно. Да еще и «замана» невзначай вылетит. Потом… Как-никак, а при Советской власти и на сцене не положено пьянкой увлекаться.

Антонина Павловна, улыбнувшись, предложила:

— Пока мы готовимся к спектаклю, Владимир Наумович пускай скажет речь перед зрителями.

Режиссеры настойчиво продолжали Качагу Матви обучать грубому голосу.