Мост через реку Сан. Холокост: пропущенная страница

Плашов – это название мне было известно. Когда в конце 1944 года концлагерь Плашов из-за приближения фронта закрыли, большинство узников – больше 20 тысяч мужчин, женщин и детей – были отправлены в лагеря смерти. Тогда же Оскар Шиндлер выторговал у командования возможность принять евреев из Плашова на свое предприятие, постепенно превратившееся в большой завод по производству эмалированной посуды для немецкой армии. Узнав о том, что 300 женщин из его списка были отправлены в Аушвиц, Шиндлер послал туда свою помощницу для переговоров об их освобождении. Та сумела договориться, пообещав платить за каждую работницу 7 немецких марок в день. Это единственный случай в истории лагерей смерти, когда людям дали возможность покинуть их территорию живыми.

Оскар Шиндлер

Еще одна связанная с этим история известна от Франсиско Вихтера, который 18-летним юношей попал в заветный «список Шиндлера». Он не раз вспоминал, как зимой 1945 года на заводе получили известие, что на ближайшей железнодорожной станции стоит на запасных путях вагон, откуда раздаются человеческие стоны. Шиндлер отсутствовал, и на станцию Троттау в сопровождении нескольких рабочих поехала его жена Эмилия. Она велела вскрыть запломбированный вагон, и в нем оказалось 110 предельно истощенных и обмороженных людей. Их не довезли до Аушвица, случился какой-то сбой, вагон отцепили и загнали в тупик, где он простоял несколько недель. Эмилия Шиндлер забрала с собой в Брунлиц (туда переместился завод из Кракова) полуживых людей, где их удалось выходить.

В «трудовом» лагере

По окончании «акции» гетто было разделено на две части, одна из которых была официально объявлена трудовым лагерем. За новые заборы из колючей проволоки вокруг его границ пришлось заплатить евреям.

Приказом, изданным Верховным командованием сухопутных войск 31 октября 1942 года, сообщалось, что отныне «рабочих евреев» можно терпеть только в лагерях, под контролем СС, «однако и там однажды евреи должны исчезнуть в соответствии с желанием фюрера», а от офицеров требуется занять «бескомпромиссную позицию» по отношению к иудаизму». «Не должно иметь места ни малейшей связи между офицером и каким-либо представителем еврейской расы», – говорилось в приказе управления кадров ОКВ. И, наконец, изданный в том же месяце приказ штаб-квартиры фюрера гласил: «Каждый офицер, несогласный с мерами против евреев, подлежит преданию военному суду». Весь этот поток «нормотворчества», скорее всего, был следствием волны, поднятой после того, как инцидент на мосту через реку Сан получил известность.

Радикальная воля нацистов к «окончательному решению еврейского вопроса» не знала границ. Пренебрегали даже здравым смыслом. В 1942 году Министерство транспорта дважды запрещало использовать железные дороги восточного направления для каких бы то ни было перевозок, не связанных с военными нуждами. Немецкой армии под Сталинградом был жизненно необходим каждый вагон с боеприпасами или пополнением, и тем не менее оба раза по настоянию СС делалось исключение для депортаций евреев в лагеря смерти – поезда и железнодорожные пути обслуживали решение «еврейского вопроса»[13].

10 августа 1942 года Баттель созвал совещание с участием представителей гражданских властей, где объявил о решении высшего полевого командования, согласно которому евреи, работающие на вермахт, берутся под военную охрану. Вермахт вправе назначать свои собственные еврейские советы, отвечает за их безопасность, и никто иной больше не имеет права отдавать им приказы.

Присутствовавший на том совещании Бентин сделал вывод, что майор Лидтке вынашивал идею создания «образцовой еврейской общины» под защитой вермахта. И не преминул довести свое возмущение до начальства. Доложил он и о своей беседе с Баттелем и Лидтке, в ходе которой у них поинтересовался, должна ли полиция предварительно спрашивать разрешения местного командования в случае уголовного или политического преступления, совершенного евреями. Бентин полагал, что то был риторический вопрос, ответ на который подразумевался. Каково же было его удивление, когда он услышал в ответ, что полиция может «принимать меры против соответствующих евреев» лишь после получения согласия местного командования. Естественно, это вызвало его недовольство, и Бентин квалифицировал случившееся в своем рапорте как «свидетельство немецкой разобщенности».