Мозаика Парсифаля

В одной из витрин в качестве образца было выставлено небольшое зеркало, и Хейвелок не мог оторвать взгляда от своего отражения. Затененное полями шляпы, изможденное до предела лицо, густая синева под глазами, на щеках и подбородке черная щетина. Ему было не до бритья. Делая покупки на бульваре Распай и разглядывая себя в зеркалах, он обращал внимание только на одежду. Он должен во что бы то ни стало припомнить тот Париж, который могла знать Дженна. Итак, одно или два посещения посольства, несколько контактов с такими же, как они, секретными агентами, встречи с несколькими французскими друзьями – в основном правительственными служащими. Кроме того, они случайно познакомились в кафе с тремя-четырьмя парижанами, которые не имели ни малейшего отношения к делам их сумеречного мира. Теперь на бульваре Сен-Жермен пепельный цвет увиденного Майклом лица напомнил ему о том, насколько он устал и обессилел от боли, о том, как ему хочется прилечь и не вставать до тех пор, пока не восстановятся силы. Как справедливо заметил Саланн, отдых ему просто необходим. Хейвелок пытался уснуть в поезде по пути из Авиньона, но частые остановки на сельских полустанках, где фермеры грузили свою продукцию, будили его, как только он начинал дремать. Проснувшись, он вновь слышал, как в висках стучала кровь, а мысли переполняли горечь потери и невыносимый гнев. Единственный человек на земном шаре, которому он отдал свою любовь и доверие, гигант, заменивший ему отца и сформировавший его судьбу, отказывается иметь с ним дело. Он не мог понять почему. Многие годы, в самые мучительные и трудные времена он не ощущал одиночества, потому что был Антон Мэттиас. К тому же Антон заставлял Хейвелока становиться лучше, чем тот был на самом деле. Антон смягчил воспоминания о ранних ужасных днях. Объяснил их значение в перспективе последующих событий. Слова Антона служили не оправданием, а мотивом для того занятия, которому он посвятил себя, для той жизни, которую вел в ненормальном мире вплоть до того момента, как внутренний голос сказал: «Хватит!» Пора влиться в мир обычных людей. Он всю жизнь боролся против пулеметов Лидице и палачей ГУЛАГа, какое бы обличье они ни принимали.

«Эти пулеметы навсегда останутся с тобой, мой друг. Я молю всемогущего господа, чтобы он помог тебе забыть о них, но думаю, что ты не сможешь этого сделать. Так пусть живет то, что смягчает боль, что наполняет твою жизнь смыслом, что уменьшает чувство вины оставшегося в живых. Искупление ты найдешь не здесь, не в книгах или рассуждениях теоретиков; у тебя не хватит терпения на их рассуждения. Ты должен видеть практические результаты… Когда-нибудь твой дух освободится, и ты возвратишься. Надеюсь дожить до этого времени. Во всяком случае, намерен дожить».

И вот теперь он как никогда близок к освобождению. На смену гневу пришло абстрактное чувство бесполезности. До возвращения в нормальный мир оставалось совсем немного; они уже начали понимать друг друга. Первый раз это пришло вместе с женщиной, которую он полюбил, которая наполнила его жизнь новым смыслом… во второй раз он приблизился к новой жизни уже без нее, вычеркнув ее из памяти, поверив словам лжецов и предав самые святые чувства: свои и ее. О боже!

* * *

И вот человек, который мог помочь своему пророчеству, сделанному много лет назад земляку, ученику, сыну, стать явью, выбрасывает его из своего мира. Даже гиганты не боги, они способны на ошибки. Неужели теперь они враги?

– Боже, вы выглядите, будто только что из Освенцима! – прошептал высокий француз в пальто с бархатным воротником и в сверкающих лаковых ботинках. Он стоял лицом к витрине в нескольких футах от Хейвелока. – Что с вами?.. Нет, нет. Не отвечайте… только не здесь.

– Где же?

– На набережной Бернар, за университетом, есть маленький сквер, скорее, детская игровая площадка, – продолжал Граве, любуясь своим отражением в стекле. – Если все скамьи окажутся занятыми, отыщите место у изгороди, и я к вам присоединюсь. По пути купите коробку конфет и постарайтесь походить на отца, а не на сексуального извращенца.

– Спасибо за доверие. Вы ничего мне не принесли?

– Позвольте заметить, что вы предо мной в огромном долгу – я бы сказал неоплатном, судя по вашей нищенской внешности.

– Сведения о ней?

– В этом направлении я все еще продолжаю работу.

– Тогда что?

– Набережная Бернар, – небрежно бросил Граве, поправляя узел алого галстука и выравнивая поля шляпы. Он повернулся с грацией, достойной профессора танцевального мастерства, и удалился.