Мозаика Парсифаля

В лице доктора Мэтью Рандолфа графство Тэлбот располагало прекрасным медиком и одновременно крайне неприятной личностью. Рожденный в одной из богатейших семей Восточного побережья, взращенный в традициях привилегированного общества, что означало элитарные школы, закрытые клубы и неограниченные средства, он тем не менее постоянно оскорблял всех и вся в этом избранном обществе, обращающихся к нему за медицинской помощью.

В тридцать лет, после того как он с отличием окончил университет Джонса Гопкинса и успешно прошел хирургическую ординатуру в Бостоне и Нью-Йорке, Мэтью понял, что не сможет до конца реализовать свои способности в нелепых и инфицированных внутренними интригами обычных больницах. Решение проблемы для него не составило сложности. Принудив всеми правдами и неправдами раскошелиться легион богачей из района Чесапика и вложив свои два миллиона долларов, Рандолф открыл собственный медицинский центр на пятьдесят коек.

Управленческим принципом Рандолфа была умеренная диктатура. Он не допускал никакой исключительности при отборе больных, но следовал одному железному правилу: из богатых выжимали все, что можно, а бедняки были обязаны представить доказательства своей нищеты и при этом выслушать лекцию о грехе праздности.

Однако как бедные, так и богатые появлялись во все большем количестве, согласные выслушивать эти оскорбления, поскольку в течение многих лет Медицинский центр Рандолфа приобрел исключительно высокую репутацию. Лабораторное оборудование – самое лучшее из того, что можно было приобрести за деньги; щедро оплачиваемые врачи – самые талантливые выпускники наиболее известных университетов и самых строгих ординатур; в случае необходимости туда на самолетах доставлялись лучшие специалисты со всего мира; способности технического персонала и корпуса сестер намного превосходили обычные больничные стандарты. В целом пребывание в центре Рандолфа с медицинской точки зрения было великолепным, а с личной – достаточно приятным. Правда, некоторые утверждали, что его можно улучшить, если убрать ядовитого шестидесятивосьмилетнего доктора Рандолфа. Однако другие возражали, говоря, что нет лучше способа потопить судно в шторм, чем заглушить двигатель, потому что его шум действует на нервы. Во всяком случае, отстранить Рандолфа от дел – с учетом того, что здоровье у него было отменным и помирать он явно не собирался, – можно было только силой.

Ведь кто, кроме него, мог спросить перед операцией у племянника Эмили Дюпон: «Итак, во сколько же вы оцениваете собственную жизнь?»

Жизнь племянника стоила миллион долларов плюс подключение к компьютерной сети ведущих исследовательских центров.

Хейвелок вынес все эти подробности из досье ЦРУ, посвященных расследованию обстоятельств смерти эксперта по тайным операциям, «архитектора» Коста-Брава Стивена Маккензи. В Канье-сюр-Мер доктор Анри Саланн ставил под сомнение порядочность врача, подписавшего свидетельство о смерти Маккензи. Хейвелок смотрел глубже. Он допускал подделку результатов лабораторных исследований, искажение результатов вскрытия (доклад патологоанатома мог не соответствовать действительному состоянию трупа), а после того, как президент упомянул о рентгене, – и подмену пленок. Однако в свете того, что он узнал о самом Рандолфе и его центре, эти допущения выглядели весьма сомнительно. Все работы, связанные со смертью Маккензи, проходили под прямым наблюдением Рандолфа и в лабораториях центра. Колючий доктор мог быть диктатором, самоуверенным наглецом, крайне неприятной личностью, но при всем этом он оставался образцом цельной личности, честного человека. Такая же профессиональная цельность характерна и для его центра. И если посмотреть на дело с учетом всех этих факторов, всех обстоятельств, то нет никаких причин подозревать ни доктора, ни его учреждение.

Но для Хейвелока именно это обстоятельство и казалось удивительным. Все было слишком симметрично. Фрагменты головоломки крайне редко вот так сразу и так точно – даже при отрицательном ответе – встают на свои места. Всегда остаются зазоры, которые ведут к скрытым явлениям, при этом не важно, имеют они отношение к делу или нет. Зазоры всегда остаются. Здесь же их практически не было.

Первое обстоятельство, подтверждавшее сомнение Хейвелока, заключалось в том, что Мэтью Рандолф не отозвался на его звонок. Во всех остальных случаях, когда он обращался к восьми офицерам из Комитета ядерного планирования, к секретарше Брэдфорда, к сотрудникам ЦРУ или Комитета национальной безопасности, телефон в Фейрфаксе звонил через несколько минут после предварительной беседы. Не так легко отмахнуться от просьбы перезвонить помощнику президента в Белый дом.

У доктора Мэтью Рандолфа такой проблемы, очевидно, не возникало. Когда Хейвелок позвонил вторично, то получил ответ: «Доктор сегодня чрезвычайно занят. Он сказал, что позвонит вам, мистер Кросс, как только у него появится свободное время».

– Вы передали ему, что меня можно найти в Белом доме?