Мстители двенадцатого года

И миг настал. Француз выстрелил. За этот последний миг Шермак резко поднялся на дыбы и принял пулю в себя, заслонив от нее хозяина. Пал на всем скаку. Алексей перелетел через голову, вскочил, выронив палаш. Встал безоружный. Но Шермак, падая, довел дело до конца — конь француза споткнулся об него и тоже рухнул наземь. Француз упал удачно, сразу оказался на ногах и пошел навстречу. Алексей сделал шаг назад и услышал:

— Держи, князь!

Догоняя его, Буслаев бросил вперед свою саблю, она молнией сверкнула и точно легла рукоятью Алексею в ладонь. Не взмахивая, а продолжая ее полет, он обрушил клинок на каску француза. Клинок соскользнул. Француз вскрикнул, сорвал с шеи шарф и прижал его к тому месту, где только что было у него ухо. Поднял свободную руку и закричал по-русски: «Плен! Плен!».

Буслаев налетел на него, вырвал из руки пистолет, выдернув ногу из стремени, дал пинка.

— Волох! Возьми его!

Бой между тем затихал. Французов рассеяли и отогнали. Эскадрон, в походном строю, легкой рысью отправился в полк. Впереди гнали нескольких пленных, в том числе и безухого драгуна.

В селе их радостно встретил Давыдов, раскинул руки, увидав Алексея:

— Щербатой! Живой! Да ты не ранен ли?

— Сейчас слегка, а до того сильно.

— А что не весел? Зайди в избу! Вина, бродяги! Доктор! Посмотри-ка моего воина. Нежданно-негаданно воскресшего. Долго будет жить. Еще лучше воевать станет. Да вина же, черти усатые! Полковник, полную чару за сына!

Доктор Винер, седоусый немец, уложил Алексея на лавку и прежде всего осмотрел глубокую рану на груди, причмокивая в удовлетворении:

— Знатно! Знатно дырка заделана. Это кто же тебя, князь, пестовал?

— Старуха лесная. Ведьма.

— Оно и видно. На собаке так не заживает. Так, князь, а здесь у нас что?

Раненую руку он промыл и перевязал. Бок был просто оцарапан.

— До свадьбы заживет, как говаривала моя бабушка. Гроссмуттер.

— Да что ты не весел, Щербатой? — У Давыда сверкали довольством глаза — князь был мил ему своей отвагой.

— Он с милушкой расстался, — усмехнулся отец, со стуком поставив кружку на стол. — Ох, и ядрена девка! Зимнее яблочко!

— Шермак мой погиб, — сказал Алексей. — В свою грудь мою пулю принял.

— Да не горюй, князь. — Давыд протянул ему стакан. — Я за эту кампанию уже трех коней сменил. Дам тебе другого, есть у меня в заводе — горячий, крутой.

— Шермака не заменить.

— Да… — Давыдов вздохнул. — Гусару на войне добрый конь — и добрый брат, и боевой товарищ.

Старый князь покривился лицом, стал по сумрачной привычке править непослушный ус.

— Я ведь его еще стригунком выделил. Что ж теперь… — Тяжко вздохнул. — Война, Алексей, никого не жалеет.

Алексей взял стакан.

— Давыд… Этой бабке, что меня выходила, свечей бы, что ли, послать — что ж при лучине-то бедовать.

— Верно. — Старик Щербатов покрутил ус. — А Парашке — пряников да что-нито нарядное. Бусы там…

— Она меня с поля вынесла. Бусы… Дорого ты, батюшка, сына своего оценил.

— Ну-ну! — Щербатов подбоченился. — Отцу указывать? Полковнику?

Давыд расхохотался, блестя крепкими зубами.

У Алексея от вина немного зашумело и закружило в голове — отвычка сказалась да и слабость еще не совсем за воротами скрылась. Давыдов это заметил.

— Буслай, забирай поручика в свою избу. Она у тебя почище других будет. Отдохнуть ему надо.

В избе, где квартировал Буслаев, уже толково суетился Волох. Застелил лавку тулупом, покрыл его чистой попоной, что-то мягкое свернул в изголовье.

Алексей сел, расстегнулся, стал стягивать сапоги.

— Послушай, Буслаев, вот этот улан… Александров, кажется… Что про него скажешь?

— Да что сказать? — Буслаев сел рядом, хитро улыбнулся. Он в отряде всезнайка был. — Повеса. Но боец с отвагой. Рука, правда, слаба для рубки. Однако храбр до сумасбродства. Ходит в атаку с чужими эскадронами, что не должно делать. Бросается на выручку, когда его не просят. Рыдает над раненым конем. Вина не пьет, в карты не играет. Краснеет при каждом остром слове… Да что тебе интересно-то? — Буслаев явно ждал главного вопроса. — Что еще сказать? Любит бродить в одиночку в поле, коня купает и сам купается всякий раз далеко в стороне…

Алексей с наслаждением лег, вытянулся, кинул руки за голову.

— Да вот… какая-то догадка в голове беспокоит.

— Ну-ну. Ты смелее.

— Да не девица ли этот Александров? — брякнул Алексей, смутясь.

Буслаев захохотал, зашлепал ладонями по коленям.

— Не девица ли? — того не скажу, не знаю. А что не мужчина — уж точно!

— Да как же может такое быть?

— Да вот так. Сам государь, говорят, дозволил. И свое имя ей в фамилию дал. Из своей руки Георгия вручил.

— Может ли такое быть? Женщина на войне!

— Да и война не простая. А Парашу свою вспомни. Что с тобой плечом к плечу на крыльце рубилась. К тому добавлю: здесь вот село есть, запамятовал как называется… Старостиха одна, Василиса, кажется, отряд собрала, француза колотит без пощады.

— Так то простые крестьянки. А этот… эта Александров… Поди дворянка?

— Баба, — буркнул из своего угла Волох, — она в любом звании баба и есть. А уж коли ее что за сердце взяло, пошибче иного мужика бушует.