Мстители двенадцатого года

Алексей развернул тряпочку — его записная книжка. С письмами Оленьки и Мари, с кленовым сухим листом. Ничего в голову не пришло, как спросить:

— Ты что, Параша, по-французски читаешь?

— Куда там. Грамоте едва знаю. А имя твое разобрала — оно по-нашему написано. Я и додумала, что твоя эта книжица, подобрала на память. А потом еще раз тебе в лицо глянула попрощаться, а ты глаза открыл… И простонал жалобно… Ровно больное дитё спросонок.

Алексею захотелось поцеловать ей руки.

— От любушки письма-то? Я, чай, красивая? В белом платье?

— От сестры, — легко солгал Алексей. Однако не получилось.

— Можа, и от сестры… Только рука-то разная.

— Ты умная, Параша. — Алексею тяжело было это говорить. — Ты должна понимать…

— А я и понимаю, — не дождалась окончательного слова, — понимаю, что дорожки у нас разные. Ты — барин, я — холопка. Как же иначе. Только вот сердце ума не слушает… Постой. — Параша приникла к окну. — Бабка так шумно не ходит. Слышишь?

Да, какой-то шум, голоса. Кажется, лошадиное ржание.

— Это за тобой, Лёсик, приехали. Стало быть, прощевайте, барин. Когда еще свидимся…

— Постой, — Алексей прислушался, уловил чужой говор. — Постой, не за мной едут. Не мои люди.

Параша быстро сообразила. Растворила дверцу в каморку за печью.

— Схоронись. Тихо сиди. Ровно мышка перед кошкой.

— Не пристало русскому офицеру от врага за печкой хорониться.

— Ишо повоюешь! Иди! Сама их встречу.

Почему Алексей ее послушался? Никто не скажет. Да вот не зря.

Говор, тележный скрип стали большим шумом, прямо под окном. Дверь распахнулась. Вошел гренадер — усатый, под потолок ростом. Глянул туда-сюда. Подошел к столу, сильно топая тяжелыми сапогами, сунул грязную руку в чугунок, вытащил вареную картофелину, засунул в рот, зажевал — заходили под носом усы.

Еще огляделся — нет ли какой поживы? Сказал: «О!», разглядев Парашу, шагнул к ней, грубо облапил, потянул к лавке. Но, Жан, это тебе не субтильные парижанки. Двинула локтем в похотливо осклабившуюся пасть, оттолкнула:

— Ах ты, гамно! — схватила от печи ухват и припечатала француза к стене, охватив рогачем шею.

Француз забился, как таракан под вилкой, вытянул неверной рукой палаш из ножен, стал махать, пытаясь достать Парашу, но черенок ухвата был длинен и прочен.

Алексей вылетел из каморки, вскинул пистолет и влепил из него пулю точно в лоб французу. Тот громоздко рухнул на пол, ноги его задергались. А в дверь уже вломился другой. Алексей, не мешкая, хватил его в висок пистолетной рукояткой, свалил под ноги. Выхватил из-под рядна палаш, выскочил на крыльцо, таща за собой Парашу.

На него бросились сразу трое — обтрепанные, обросшие, с худыми лицами и голодными глазами — дезертиры, самые опасные в схватке мерзавцы. Алексей рубился с ними, едва успевая отбивать чужие клинки непривычным к руке оружием, сзади его прикрывала Параша с ухватом.

— Беги! — крикнул Алексей. — Беги в лес! Я их придержу! Беги!

— Как не так! — Параша точно — будто чугун в печку метила — влепила рогачом в особо наседавшего разбойника. Тот отшатнулся, осел, едва шевеля разбитым ртом.

— Беги, Параша! — Алексей знакомым приемом выбил у одного саблю, а другого ударил в лицо медным эфесом палаша.

Из телеги, крытой красивым, в прожженных дырках, ковром, выскочили еще двое, с ружьями, взводя на бегу курки, выставив блестящие жала штыков.

От первого выстрела Алексей успел пригнуться, пуля ударила в дверь; у второго стрелка случилась осечка — Алексей отбил штык и вогнал лезвие палаша дезертиру в живот. Успел обернуться и отбить сабельный удар…

Работать палашом было трудно. Тяжел. Не повертишь кистью, гибко кидая клинок навстречу клинку. Палаш хорош, когда тяжело роняешь его сверху, с коня, да под его скок. Чужая сабля уже дважды задела его. Правую руку, повыше локтя, и немного левый бок.

Алексею казалось, что сшибка идет уже не первый день — устала рука, встречая и отбивая удары, устали глаза ловить хищный блеск стальных клинков, тяжко билось еще не окрепшее сердце.

— Все, барин Лёсик, — выдохнула Параша, отбрасывая обрубленный черенок ухвата. — Прощай, люба моя…

— А вот черта им! — в азарте крикнул Алексей. И тут же услышал в глубине леса знакомый дробный стук — скакали наверняка его бедовые гусары. А впереди — либо Буслай, либо Волох. А может, и рядом оба — стремя в стремя.

Мародеры живо покидались в телегу и помчались прочь. Вылетевший на поляну взвод мгновенно разделился. Одни кинулись вдогон французам, другие, впереди которых яростно скакал на Шермаке седовласый князь Щербатов и матерился, вовсю разиня рот, как крепостной сапожник, подлетели к избе. Гусары попадали с коней спелыми яблоками под злым осенним ветром.

— Этих чем же бить? — спросила растерянно Параша с деревянным обрубком в руках.

Алексей рассмеялся, воткнул палаш в источенное крыльцо, обнял ее, как боевого друга:

— Этих, Параша, не бить — их хлебом-солью встречать.

Отец подбежал, спотыкаясь от волнения, прижал Алексея к груди, глянул на Парашу.

— Ну и войско у тебя. Ну и девку ты приглядел. Как звать тебя, красавица? Дай поцелую.