Мстители двенадцатого года

Параша, грызя баранку, не сводила с корнета внимательных глаз, чуть заметно улыбаясь.

— Я рад, что вы нашлись. Не будучи вам знакомым, много о вас слышал от товарищей. Особливо — от есаула Волоха.

Алексей промолчал.

— Доставлю донесение и вернусь за вами с заводным конем, — пообещал корнет, вставая. — Надо бы только дорожку на Горюново знать.

— Ночью не найдешь, собьешься, — сказала бабка. — Утром, чем свет, провожу.

— Да что уж там, — встряла Параша. — Я и сейчас провожу. Путь простой, не потеряется.

Странно, подумалось Алексею, добрая Параша торопится выпроводить из дома усталого путника, в ночь.

— Ну, иди, солдатик, сполняй свое дело, — согласилась бабка.

— Ждите, господин поручик, завтра к полудню.

Они вышли, и вскоре стих вдали мягкий топот копыт по лесной тропе.

— Что ж ты, Параша, — укорил ее Алексей, когда она вернулась, — так неласкова с офицером.

Параша прыснула в кулак:

— Кабы офицер! А то ведь — девка, переодевшись. — Наморщила лоб, раздумывая. — А, может, и баба. Да нет… кажись, под мужиком не была.

— Ты в своем уме? — не выдержал Алексей. — Какая девка? Какая баба?

— А то не видать! Я ее сразу распознала.

— Что ты там распознала?

— Румяная, голос звонкий. В поясе тонка, а в заду кругленька.

— Да много ли среди молодых мужчин таких-то? Тоненьких и кругленьких?

— Конфеты с собой возит. — Упрямилась Параша. — А сидела как?

— Как сидела?

— А так: коленки сжавши, по-бабьи. Ведь если офицер настоящий, то развалится, ноги раскорячит, а меж колен саблю ставит.

Алексей усмехнулся, но задумался. Вспомнил: бродил такой слушок, будто то ли среди гусар, то ли в уланах служит боевая девка. И вроде бы с Георгием за отвагу в бою.

А Параша его насмешила. Заревновала. Не хотела, чтобы в доме ночью еще одна девка была. Смешно и глупо…

Наутро Алексей собрался. Ну, это смешно сказать: ему, как нищему, только подпоясаться. Доломан его, залитый кровью, давно был Парашей вымыт и зашит красным лоскутком в виде сердечка; нашелся и кушак, за который вполне пристало заложить пистолет. Ну а палаш — что ж, можно при нужде и в руке донести.

Бабка в который раз осмотрела его зажившую рану, улыбнулась довольная, растянув вовсю беззубый рот.

— Ишо маненько поболит, а дале — токмо к непогоде мозжить станет. Но не опасайся — сто лет проживешь. Если в войну уцелеешь.

— Уцелеет, — уверенно сказала Параша. — Я за него молиться стану. И в церкви, и в дому. И во всякий час.

Алексей был искренне тронут.

— Не знаю, чем вас и отдарить-то. Ничего у меня не осталось. Да и было-то немного. У гусара всего серебра, что на нем, галунами, а в карманах оно не звенит. Так что получается — жизнь вы мне спасли, а благодарить вас нечем.

Бабка обнажила в улыбке пустые розовые десны.

— Ну, девку найдешь, чем порадовать. А что до меня… Сколько бы ты, солдатик, серебра мне подарил в меру жизни своей? В какое золото ты ее ценишь? То-то, не смущайся, ты ишо молод. Много тебе еще понять нужно. Мы тебе жизнь вернули, а ты наши жизни обороняй. Бездолит нас супостат нездешний. Парашку вон осиротили. Столько беды нанесли. Вот тебе и плата за спасенье. Бей его, сколько сможешь. Бога не бойся, он за нас стоит.

Алексей согласно кивал, а про себя думал: никогда он не забудет добра, ласки и участия, что сполна получил он от простых — проще не бывает — русских людей.

Похлебав бабкиного варева, Алексей прилег на лавку — все-таки слаб еще был, не набрал полную молодую силу. Задремал. Легкий сон вернул его в далекие годы… Густой вечер, в детской — сумрак, чуть теплится лампадка под образами. Нянька тихонько напевает ему колыбельную. И даже во сне Алексей дивится ее странным словам и незнакомому напеву.

… На море, на кияне,

На острове Буяне…

Туча в тучу ударит

Гром великий грянет…

Алексей очнулся. Параша сидела рядом, держа его руку, смотрела с большим вниманием на бабку, которая топталась возле печи, оборачивалась, кланялась, бормотала.

— Что с ней? — испуганно шепнул Алексей.

— Тихо лежи… Заговор творит…

— Какой еще заговор? — Алексей приподнял голову.

— От ружья и от ножа… Читают его, когда родной человек на войну идет.

… Дождь пойдет,

В ружье порох зальет,

Нож заржавеет…

Как от кочета нет яйца,

Так и у ружья нет стрельца…

Оборони раба Божиего Алексея,

Был бы цел и невредим,

Не убит, не поранен…

Отдан ключ под камень горюч…

Бабка повернулась, три раза дунула в печь, трижды сплюнула через плечо. Взяла со стола узелок с хлебушком и хлопнула дверью.

— Куда это она? — все больше дивился Алексей.

— Лесному хозяину дар понесла. Будет просить, чтобы укрыл тебя при нужде от неприятеля. А ты не смейся, Лёсик.

Алексей вздрогнул.

— Как ты меня назвала? И откуда взяла? Я бредил?

Параша улыбнулась:

— А вот угадала. Ты, барин, хоть и офицер, а ласковый. Прямо по своему имени.

Она встала, достала из-за образа Богоматери сверточек из алого лоскута, видать, из того же, что заплатку ему на мундир против сердца клала. Положила перед ним на стол.

— Вот… Лёсик, подобрала возле тебя, когда ты в поле убитый лежал.