Мстители двенадцатого года

Вечером, когда густо засинело небо, Алексей нащипал лучинок, бабка заправила светец, запалила огонек от печки. Села поближе к свету, стала разбирать на лавке пучки сушеных трав, перевязывать их ниточками, затейными узелками. Что-то шептала, нюхала, трясла головой. Параша, с котом на коленях, сидела возле оконца, считала на небе звезды.

Было тихо и снаружи и снутри, лес засыпал; где-то в углу скрипела мышь и недовольно попискивала.

Алексей вдруг уловил далекий, но быстро нарастающий конский скок. Бабка вскинула голову, прислушиваясь. Выдернула из светца лучины, сунула их в лохань, загасила. Алексей прикрыл пистолет рядном.

Но было уже поздно. За окном перетоптывался осаженный конь, раздался стук – сперва в оконницу, потом в дверь.

– Хозяева! – молодой свежий голос. – Живы?

– А ты кто такой, – спросила бабка через дверь.

– Путник. Дорогу на Горюново потерял.

– Ну, взойди. – Бабка сдвинула дубовый засов.

Вошел, наклоняясь в двери, тоненький, безусый и краснощекий улан с Георгием на груди, поздоровался, сел к столу, устало вытянув ноги.

– Молочка бы испить, – попросил.

– Было б молочко, – ответила старуха, – коли была бы коровка. Водицы испей. – Подала ковшик.

Улан высыпал из ташки на стол конфеты, баранки и сахар:

– Угощайтесь, хозяева.

Пил холодную воду глоточками, причмокивая конфету, поглядывая со вниманием на Алексея.

– Прошу простить, не вы ли князь Щербатов?

– К вашим услугам. С кем имею честь?

– Литовского полка корнет Александров. С донесением… Да вот заплутал… А вас уже отыскать не надеются. Батюшка ваш только со взводом рыщет. Вы сильно ранены были? – спросил с участием.

– Да. Вот спасибо бабушка выходила.

Параша, грызя баранку, не сводила с корнета внимательных глаз, чуть заметно улыбаясь.

– Я рад, что вы нашлись. Не будучи вам знакомым, много о вас слышал от товарищей. Особливо – от есаула Волоха.

Алексей промолчал.

– Доставлю донесение и вернусь за вами с заводным конем, – пообещал корнет, вставая. – Надо бы только дорожку на Горюново знать.

– Ночью не найдешь, собьешься, – сказала бабка. – Утром, чем свет, провожу.

– Да что уж там, – встряла Параша. – Я и сейчас провожу. Путь простой, не потеряется.

Странно, подумалось Алексею, добрая Параша торопится выпроводить из дома усталого путника, в ночь.

– Ну, иди, солдатик, сполняй свое дело, – согласилась бабка.

– Ждите, господин поручик, завтра к полудню.

Они вышли, и вскоре стих вдали мягкий топот копыт по лесной тропе.

– Что ж ты, Параша, – укорил ее Алексей, когда она вернулась, – так неласкова с офицером.

Параша прыснула в кулак:

– Кабы офицер! А то ведь – девка, переодевшись. – Наморщила лоб, раздумывая. – А, может, и баба. Да нет… кажись, под мужиком не была.

– Ты в своем уме? – не выдержал Алексей. – Какая девка? Какая баба?

– А то не видать! Я ее сразу распознала.

– Что ты там распознала?

– Румяная, голос звонкий. В поясе тонка, а в заду кругленька.

– Да много ли среди молодых мужчин таких-то? Тоненьких и кругленьких?

– Конфеты с собой возит. – Упрямилась Параша. – А сидела как?

– Как сидела?

– А так: коленки сжавши, по-бабьи. Ведь если офицер настоящий, то развалится, ноги раскорячит, а меж колен саблю ставит.

Алексей усмехнулся, но задумался. Вспомнил: бродил такой слушок, будто то ли среди гусар, то ли в уланах служит боевая девка. И вроде бы с Георгием за отвагу в бою.

А Параша его насмешила. Заревновала. Не хотела, чтобы в доме ночью еще одна девка была. Смешно и глупо…

Наутро Алексей собрался. Ну, это смешно сказать: ему, как нищему, только подпоясаться. Доломан его, залитый кровью, давно был Парашей вымыт и зашит красным лоскутком в виде сердечка; нашелся и кушак, за который вполне пристало заложить пистолет. Ну а палаш – что ж, можно при нужде и в руке донести.

Бабка в который раз осмотрела его зажившую рану, улыбнулась довольная, растянув вовсю беззубый рот.

– Ишо маненько поболит, а дале – токмо к непогоде мозжить станет. Но не опасайся – сто лет проживешь. Если в войну уцелеешь.

– Уцелеет, – уверенно сказала Параша. – Я за него молиться стану. И в церкви, и в дому. И во всякий час.

Алексей был искренне тронут.

– Не знаю, чем вас и отдарить-то. Ничего у меня не осталось. Да и было-то немного. У гусара всего серебра, что на нем, галунами, а в карманах оно не звенит. Так что получается – жизнь вы мне спасли, а благодарить вас нечем.

Бабка обнажила в улыбке пустые розовые десны.

– Ну, девку найдешь, чем порадовать. А что до меня… Сколько бы ты, солдатик, серебра мне подарил в меру жизни своей? В какое золото ты ее ценишь? То-то, не смущайся, ты ишо молод. Много тебе еще понять нужно. Мы тебе жизнь вернули, а ты наши жизни обороняй. Бездолит нас супостат нездешний. Парашку вон осиротили. Столько беды нанесли. Вот тебе и плата за спасенье. Бей его, сколько сможешь. Бога не бойся, он за нас стоит.

Алексей согласно кивал, а про себя думал: никогда он не забудет добра, ласки и участия, что сполна получил он от простых – проще не бывает – русских людей.