Мстители двенадцатого года

И где сам Алексей? Неужели впереди отряда? А может, уже лежит в чистом поле, и верный конь склонил над ним голову, трогает теплыми губами холодеющий лоб. Вставай хозяин, хочет сказать он. Посмотри, какое ясное небо, какая вкусная роса на холодной мягкой траве. Как стрекочут вечные кузнечики и заливаются над нами беззаботные птахи.

Но сколько можно, забыв себя и всех на свете, мчаться навстречу неизбежной судьбе, встречь неизбежному концу?.. Всю жизнь, до последнего мгновенья. А когда оно придет – Бог весть…

А пока что Алексей, слившись в бешеной скачке со своим другом, летел, забыв обо всем, что ему дорого и что ему горько.

Навстречу ему, тоже выбрав его, мчался молодой француз, вытянув вперед руку с длинноствольным пистолетом. Алексей нес палаш, не поднимая, возле стремени, рассчитывая взметнуть в последний миг.

И миг настал. Француз выстрелил. За этот последний миг Шермак резко поднялся на дыбы и принял пулю в себя, заслонив от нее хозяина. Пал на всем скаку. Алексей перелетел через голову, вскочил, выронив палаш. Встал безоружный. Но Шермак, падая, довел дело до конца – конь француза споткнулся об него и тоже рухнул наземь. Француз упал удачно, сразу оказался на ногах и пошел навстречу. Алексей сделал шаг назад и услышал:

– Держи, князь!

Догоняя его, Буслаев бросил вперед свою саблю, она молнией сверкнула и точно легла рукоятью Алексею в ладонь. Не взмахивая, а продолжая ее полет, он обрушил клинок на каску француза. Клинок соскользнул. Француз вскрикнул, сорвал с шеи шарф и прижал его к тому месту, где только что было у него ухо. Поднял свободную руку и закричал по-русски: «Плен! Плен!».

Буслаев налетел на него, вырвал из руки пистолет, выдернув ногу из стремени, дал пинка.

– Волох! Возьми его!

Бой между тем затихал. Французов рассеяли и отогнали. Эскадрон, в походном строю, легкой рысью отправился в полк. Впереди гнали нескольких пленных, в том числе и безухого драгуна.

В селе их радостно встретил Давыдов, раскинул руки, увидав Алексея:

– Щербатой! Живой! Да ты не ранен ли?

– Сейчас слегка, а до того сильно.

– А что не весел? Зайди в избу! Вина, бродяги! Доктор! Посмотри-ка моего воина. Нежданно-негаданно воскресшего. Долго будет жить. Еще лучше воевать станет. Да вина же, черти усатые! Полковник, полную чару за сына!

Доктор Винер, седоусый немец, уложил Алексея на лавку и прежде всего осмотрел глубокую рану на груди, причмокивая в удовлетворении:

– Знатно! Знатно дырка заделана. Это кто же тебя, князь, пестовал?

– Старуха лесная. Ведьма.

– Оно и видно. На собаке так не заживает. Так, князь, а здесь у нас что?

Раненую руку он промыл и перевязал. Бок был просто оцарапан.

– До свадьбы заживет, как говаривала моя бабушка. Гроссмуттер.

– Да что ты не весел, Щербатой? – У Давыда сверкали довольством глаза – князь был мил ему своей отвагой.

– Он с милушкой расстался, – усмехнулся отец, со стуком поставив кружку на стол. – Ох, и ядрена девка! Зимнее яблочко!

– Шермак мой погиб, – сказал Алексей. – В свою грудь мою пулю принял.

– Да не горюй, князь. – Давыд протянул ему стакан. – Я за эту кампанию уже трех коней сменил. Дам тебе другого, есть у меня в заводе – горячий, крутой.

– Шермака не заменить.

– Да… – Давыдов вздохнул. – Гусару на войне добрый конь – и добрый брат, и боевой товарищ.

Старый князь покривился лицом, стал по сумрачной привычке править непослушный ус.

– Я ведь его еще стригунком выделил. Что ж теперь… – Тяжко вздохнул. – Война, Алексей, никого не жалеет.

Алексей взял стакан.

– Давыд… Этой бабке, что меня выходила, свечей бы, что ли, послать – что ж при лучине-то бедовать.

– Верно. – Старик Щербатов покрутил ус. – А Парашке – пряников да что-нито нарядное. Бусы там…

– Она меня с поля вынесла. Бусы… Дорого ты, батюшка, сына своего оценил.

– Ну-ну! – Щербатов подбоченился. – Отцу указывать? Полковнику?

Давыд расхохотался, блестя крепкими зубами.

У Алексея от вина немного зашумело и закружило в голове – отвычка сказалась да и слабость еще не совсем за воротами скрылась. Давыдов это заметил.

– Буслай, забирай поручика в свою избу. Она у тебя почище других будет. Отдохнуть ему надо.