Мучимые ересями

— Один момент, милорд, — прервал его Кайлеб, понизив голос, чтобы создать своего рода уединённый альков в самом сердце громогласных приветствий, по-прежнему раздававшихся вокруг них. Брови Зелёной Горы изогнулись дугой, и император улыбнулся ему. — Есть множество вещей, которые я хотел бы сказать вам в данный момент, — продолжил Кайлеб. — К сожалению, я прекрасно осведомлён, что есть множество официальных вещей, которые нам нужно обсудить, не говоря уже о том, что нам обоим придётся смириться с этим. Уверяю вас, у меня есть свой публичный образ, который я готов надеть для всего этого. Но прежде всего императрица, моя жена, строго наказала мне, сразу по прибытии в Чизхольм, передать вам и её королеве-матери, что она очень любит вас.

— Я… — Зелёная Гора замолчал и откашлялся. — Благодарю вас за это, Ваше Величество, — сказал он через мгновение, и его голос был при этом немного хриплым. Его рука на секунду сжала предплечье императора. Затем он глубоко вдохнул, отчего его ноздри раздулись.

— А теперь, когда вы доставили её послание, Ваше Величество, боюсь, нам действительно придётся уладить все эти формальности. — Его голова слегка дёрнулась, указывая на пышно одетые ряды аристократов — некоторые из которых выглядели чуть менее приветливо, чем он сам — стоявших позади него на почтительном расстоянии на переполненном причале. — Не желаете ли пойти и познакомиться со своими чизхольмскими подданными?

* * *

Желанное тепло изливался из огромного камина слева от королевы-матери Эланы Тейт, которая сидела в конце стола, глядя поверх сверкающего серебра, полированного стекла и фарфора на темноволосого молодого человека, сидящего во главе стола. Последние несколько месяцев этот стул — стул, стоящий во главе стола — занимала Элана, и было странно видеть на нём кого-то ещё.

«Особенно, если это кто-то другой», — подумала она. — «Меня бы нисколько не беспокоило, если бы там снова сидела Шарли!»

Она увидела, как Император Кайлеб повернул голову, смеясь над чем-то, что сказал барон Зелёной Горы, и обнаружила, что её глаза внимательно изучают его профиль. Как будто глядя на него, она могла снова увидеть свою дочь. Затем, без предупреждения, Кайлеб перестал смеяться над комментарием Зелёной Горы и посмотрел прямо на неё, и она обнаружила, что её глаза смотрят прямо в его.

В свете ламп эти глаза казались тёмными. Тёмными, глубокими и удивительно тёплыми. Почти… нежными.

Странно. «Нежный» было единственным прилагательным, которое ей никогда бы не пришло в голову применить к победителю Каменного Пика, мыса Крюк и Залива Даркос. И всё же это было единственное, что действительно подходило. Молодой человек, сидевший в кресле её дочери, встретил её взгляд прямо, без вызова, но с пониманием. С сопереживанием.

При этой мысли где-то глубоко внутри неё заплясали странные маленькие мурашки. Казалось, в этот момент она наконец-то позволила себе осознать — или, по крайней мере, признать — то, с чем отказывалась встретиться лицом к лицу с того самого момента, как предложение Кайлеба о браке прибыло в Черайас. Страх. Страх, что человек, который одержал эти сокрушительные победы, который угрожал потопить все корабли графа Тирска без жалости и пощады, если его условия капитуляции не будут приняты, может быть таким же жёстким, как и его репутация. Таким же холодным, как и меч у него на боку. Страх, что её дочь вышла замуж за человека, по-своему столь же безжалостного, как кракен, который был эмблемой его рода. Не то чтобы она боялась, что Кайлеб может быть злым, развратным чудовищем, каким его изображала пропаганда «Группы Четырёх». Но человеку не обязательно быть злым, чтобы быть холодным. Чтобы понимать все способы, в силу которых политический расчёт должен превзойти простые человеческие эмоции, когда призом была жизнь или смерть целых королевств, и действовать соответственно.

Но она не видела этого человека. О, она не сомневалась, что человек с таким подбородком и глазами, которые уже видели столько крови и смерти, что их было бы достаточно и для человека вдвое старше его, может быть таким же твёрдым и холодным, как любой стальной клинок. Кем бы он ни был, Кайлеб Армак не был ни слабаком, ни пленником неуверенности или нерешительности. И всё же в этот момент она видела молодого человека — мужа — которого описывали письма Шарлиен. Не императора. Не непобедимого адмирала, или безжалостного диктатора условий, или лидера раскола против Божьей Церкви, но мужа своей дочери.

«О Боже мой», — тихо, почти молитвенно произнёс тихий голос в глубине её сознания. — «Шарли не пыталась просто успокоить меня. Она говорила мне правду. Она по-настоящему любит его… и, что ещё важнее, он по-настоящему любит её».