Муки науки. Ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль

В частности, возьмем вопрос о частной собственности. Ее отмена кажется Мосионжнику необходимой и неизбежной (даже на своем труде он поставил не значок копирайт, а противоположный – свободы пользования). Эта необходимость и даже неизбежность мотивируются марксистской философской истиной: коренное противоречие между общественным характером труда и частным характером присвоения

. Ладно, уничтожим частную собственность (это уже бывало), исчезнет частный характер присвоения, но частный характер потребления же останется! Значит, останется коренное противоречие! С ним-то что делать? Потреблять коллективно? Это, кстати, понимает и сам Мосионжник. В главе «Научный коммунизм» он рассматривает общество будущего как коммунистическое – без частной собственности. Он понимает, что при человеке современного типа оно существовать не сможет. И Маркс это понимал, потому планировал это общество не для своих современников. Маркс ставил задачу воспитания нового типа человека. Эту задачу рассматривает и Мосионжник, говоря о построении новой морали, новой этики, о сходстве марксизма с религией. Уж куда ближе: священное писание, жития святых, ереси, инквизиция, списки запретных книг, требования покаяний, казни несогласных, обращение неверных…

Но Мосионжник совершенно упустил один из основных пороков теоретического марксизма: Маркс сводил человека к узлу социоэкономических связей, полностью игнорируя его биологическую природу. У человека есть наследуемые биологические качества, неотъемлемые и неподдающиеся переделке: исключительная любовь к своим детям, любовь и забота о своих родителях и братьях-сестрах – куда большая, чем об остальных людях, чувство солидарности с узкой общиной, ряд инстинктов. Отменив частную собственность на средства производства, мы убираем важнейший стимул к труду – адекватной замены ему нет, это показала вся советская практика. Чтобы создать равенство, нужно отменить право наследования. Это еще более дезорганизует труд.

В одной из глав автор разбирает «российские варианты марксизма: большевизм и сталинизм». Он старается вывести все беды сталинизма из локальных особенностей России – из влияния православия, незрелости рабочего класса и так далее. Но ведь везде, где коммунисты приходили к власти, было то же самое. В России – ЧК, ГУЛАГ и массовые расстрелы, в Камбодже – тяпками отрубали головы значительной части населения, в Китае – хунвейбины, в ГДР – всевластие штази и убитые при попытках преодолеть Берлинскую стену. И везде потрясающие контрасты между убогим и нищим населением и роскошью верхушки – от Кремля до Чаушеску, от династии Кимов в Корее до Туркменбаши. Почему везде одно и то же? Если «виноват не Маркс, а неправильное употребление его идей» (с. 76), то почему за полтораста лет где бы ни применялись его идеи, они всегда применялись неправильно? Может, виноваты все-таки сами идеи? Если эксперимент не удался раз – виноват эксперимент, если два раза – экспериментатор, если три – теория. Марксистский эксперимент провалился десятки раз.

Автор начинает эту главу со споров Ленина с Карлом Каутским, но забывает отметить главное: что в споре с Каутским по основному вопросу – о природе социалистического государства – прав оказался как раз Каутский. Ленин считал (или по крайней мере утверждал), что демократический централизм позволит диктатуре пролетариата служить народу, а Каутский предсказывал, что диктатура пролетариата неизбежно сведется к диктатуре партии над пролетариатом, а та – к диктатуре ЦК над партией, а в конечном счете к диктатуре одного вождя над всеми, к произволу и бесчинствам. Что и произошло.

Интересно, кстати, что в главе «Марксизм на Западе» автор хочет противопоставить советскому догматическому марксизму его свободные творческие трактовки на Западе (еврокоммунизм и прочие течения). Это любопытно, но не производит большого впечатления. За исключением левацких авантюр, это идеология социал-демократических партий, боровшихся за улучшение экономического положения трудящихся без покушений на строительство коммунизма.

Пытаясь определить позиции коммунистов в современном постиндустриальном мире, где первенство переходит от индустрии к информации, автор называет главными противниками марксизма «неолибералов», причем почему-то анализ ограничивает делами Пиночета и совершенно умалчивает об экономике Тэтчер и Рейгана. Вообще вопросам экономики в книге уделено мало места, а вопрос о месте государственной регуляции в капиталистической экономике надо бы рассмотреть со всей серьезностью – ведь тут капиталистический менеджмент как раз вторгается в ту сферу, в которой марксист чувствовал себя единственным знатоком. Возможно ли достичь нужного эффекта без введения жесткой плановости (мы хорошо знаем ее последствия) и способен ли государственный капитализм конкурировать с новыми типами капиталистической экономики – вот в чем сейчас состоит решение судьбы марксистской политэкономии.