Муравечество

Я запостил свой список и впервые понимаю, что мне пора двигаться дальше. Конечно, Транки в списке рады признанию, но миллионы остальных чувствуют, что их обошли вниманием. Ведь все хорошо потрудились. Но критик обязан быть честным, даже рискуя задеть чьи-то чувства.

— Это всего лишь мнение одного человека, — говорю я им и, кажется, смягчаю удар.

А скоро они поют мне вслед:

Налево, направо и прямо,Там большая яма,

По ступенькам вниз,Не страшась ни минутки(Бу, лестницы жутки!),Потом миля-другая, но не беда,А! Берегись, там стоит гнилая вода!

(«Вода» и «беда» идеальная рифма, когда ты из Квинса!Ха-ха!)Там ты найдешь на поверкуЦентр клонирования Альфреда Розенберга,Клонов там не осталось совсем,

Сидит лишь один Сто Семь.Но не слушай поклеп фейковых новостей:Там любой званый гость: хоть фашист, хоть еврей.

— Я не еврей, — перебиваю я их. — Просто чтобы прояснить.

— Правда? А выглядишь как еврей, — поют они в ответ.

Оказывается, это последняя строчка песни. Они сходят с трибун, болтают между собой и попивают пунш. Я пожимаю руки, обнимаюсь, хлопаю по спинам и направляюсь на выход. Тут замечаю Транка № 1 — он сидит на отшибе, отвергнутый.

— Нет лазеров из глаз, — говорит он. — Ты представляешь? Хоть это я их и придумал. Сейчас компьютер уже не может оснастить глазами. Слишком дорого.

Я сочувствующе киваю. Я лучше других понимаю, что значит быть не таким как все. Касаюсь его плеча и на этом прощальном сострадательном жесте поворачиваю налево и забредаю глубже в бездну, во тьму (мой факел давно уже погас), выставив руки перед собой, нащупывая препятствия. И летучих мышей.

Глава 72

В этой части пещеры мне не нравится. Тут темно и холодно. Бреду как в тумане. Люди здесь жесткие и неразличимые. Земля тоже жесткая и неразличимая. Я давно потерял смысл жизни. Этим утром я проснулся и обнаружил, что сейчас вчера. А теперь уже неделя назад, и меня даже еще нет в пещере. И все же есть. Я бреду, бестелесный, жду, когда появлюсь я, надеюсь, что смогу себя разглядеть. Как я пойму? Тут очень темно. Меня дезориентирует эта внезапная временная складка. Пытаюсь в ней разобраться, навестив свою обширную мысленную библиотеку литературы о путешествиях во времени, как художественной, так и научной (в Гарварде моей второй специальностью была хронология). Припоминаю писателя по имени Кертис Воннегут-мл., который в середине двадцатого века написал о хроно-синкластическом инфундибулуме — пространственно-временном измерении, где можно быть сразу везде/всегда. Гениальный повествовательный прием. Я всем сердцем любил писателя Кертиса Воннегута-мл. Прочитал все его творчество в детстве и кое-что из того, что он написал взрослым, — чудесные, причудливые вещи, перегруженные социальной сатирой, набитые причудливыми мыслями, раскардашами и прибамбасами. Безмерно восхитительно. Конечно, с возрастом от этого устаешь, и в одиннадцать лет я уже подсел на Станислава Лема, равно смешного и остроумного, но не для средних умов — этих тонов раздражала бы лемовская эрудиция и уровень научного дискурса (Лем был профессиональным физиком, а также профессиональным дрессировщиком морских котиков). Обывателю Лем покажется ужасно сухим и неудобочитаемым, но он, конечно, находится в числе самых смешных писателей в истории (где-то наравне с Мари-Анри Бейлем). Однако я перерос и Лема, разоблачив в нем самозванца — пафосного и вторичного.