Муравечество

Вхожу я с трепетом — не только из-за омерзительного анусоподобного вида отверстия или опасения, что меня отвергнет бывшая возлюбленная, но и потому, что в детстве я случайно узнал о платоновской аллегории пещеры и пришел в ужас из-за мысли, что, возможно, я тоже узник, отвернувшийся от истины. Это одна из множества причин, почему, когда я впервые знакомлюсь с человеком или предметом, всегда оборачиваюсь. Я целиком предан полному пониманию всего и вся во всей полноте. Целиком. В голову приходит, что, по размышлении, может показаться достаточно ироничным то, как я нашел свое призвание в буквальном просмотре теней на стене (или, так сказать, экране), и не сходя с места я решаю, что впредь с этого момента, если мир вернется в узнаваемый вид, добавлю в свой процесс критики восьмой шаг: буду отворачиваться от киноэкрана и глядеть прямо в проектор.

Но пока что, хоть и испуганный, я чувствую потребность пройти через эти немые, свистящие, транковские губы в темный зев. Почему? Кто знает? Возможно, потому, что устал от этого нескончаемого цикла сгорания и перерождения. Впечатляет, спору нет, и я чувствую себя везунчиком, но сказать, что это подкашивает мораль, — ничего не сказать. Теперь я почти все время чувствую себя как при гриппе — и сложно не считать сопутствующим фактором то, что я все время горю. Внутри пещеры, в теории, хотя бы попрохладнее. Так что я рискую и вхожу.

Вау, ну и темнота. Я в панике выскакиваю и довольно неохотно сгораю. Снова переродившись и умывшись в ближайшем «Представительском туалете класса люкс» от «Слэмми», я сооружаю горящий факел из горящего факела, найденного на заброшенной и объятой пламенем факельной фабрике по соседству. В общем, сооружаю без труда. Когда вхожу вновь, в голове возникает мысль, что, возможно, внутри есть что-то страшное и это как раз оно, а не просто темнота, обратило бывшего меня в поспешное бегство. И все же я вхожу.

— Эй? — кричу я.

Мое «эй» возвращается минимум тридцать раз. Должно быть, это огромное место, либо стены здесь из высокоотражающего камня. Возможно, известняк. Или игнац. Игнац — это камень? Или, может, пещера просто наполнена дружелюбными Незримыми людьми с голосами, похожими на мой, и все со мной здороваются. Маловероятно, но нужно узнать. Мне довольно одиноко. Я спрашиваю в лоб:

— Вы кто?

Ко мне возвращается приблизительно тридцать «вы кто?». Возможно, не лучший вопрос, ведь можно представить, что это они спрашивают, кто я, или даже не хотят отвечать первыми. И, конечно, будь это эхо, результат стал бы тем же. Хотя надо сказать, как минимум в нескольких откликах «вы» как будто произнесли с ударением, что указывает на присутствие в пещере около тридцати Незримых людей. Может, отчасти это эхо, а отчасти — Незримые. Поделим пополам и скажем, что пятнадцать того и пятнадцать других. Я решаю попробовать еще разок.

— Я Б., — кричу я.

— Я Б., — доносится ответ.

Ладно, эхо.

Если только других не зовут точно так же Б. Конечно, совпадение неслабое, но Б. — распространенный инициал. Навскидку могу назвать Билли, Боба и Бретта, и это только мужчины (или трансмужчины). Не стоит исключать и группу женщин с контральто. И ведь не то чтобы у меня имя начинается на «X». Видимо, наверняка мне уже никогда не узнать.

— Блин, — говорю я в досаде.

Все остальные тоже говорят «блин». Или не они? Или не я? Возможно, я и есть эхо.

Я продолжаю путь, как мотылек на свет — или, в данном случае, во тьму. Летучая мышь, если угодно. Летучая мышь во тьму, раз они ночные животные. Инстинктивно прикрываю лицо свободной рукой. Ненавижу летучих мышей и переживаю, что они в меня влетят, привлеченные самой тьмой меня. Тут замечаю в отдалении тусклый свет. Что бы это могло быть? Я направляюсь туда, наконец-то как мотылек на свет, — страхи перед летучими мышами испаряются, как вода при испарении, — и вхожу в пространство, подобное собору, где сталкиваюсь лицом к лицу с тысячей Дональдов Транков, даже миллионом: они стоят лицом ко мне на трибунах и поют. У них ангельские голоса. Как это может быть? Кто бы мог подумать? Никто не знал. Звучит красивая баллада, элегическая и проникновенная, даже при умноженном в миллион раз отвратительном квинсовском акценте. Один из них — в синем блейзере и кремовой водолазке — наигрывает на акустической гитаре. Неплохо, хотя его практически заглушают все эти красивые, ужасные голоса.

Народ наш не ослаблен,Сияет подо мглой,Путь левый был исправлен,А в будущем — светло.

Ведь пламя нас омыло — Крещение огнем.Расстались мы с постылым,С усобицей и злом.Здесь мы непобедимы,Средь солнечных глубин,

Как равные сгорим мы,Воскреснем как один.Пепел к пеплу,Прах к праху.На бога уповаемИ в бозе возгораем.