Муравечество

Не доверяйте другим!

Не давайте над собой смеяться!

Защищайте свои интересы!

Никто не страдал так, как вы!

У вас нет права жаловаться, когда в пещере происходят истинные страдания!

Многим куда хуже, чем вам!

Наслаждайтесь «Слэмми»!

Не пляшите под чужую дудку!

Впечатлите остальных!

Не забывайте купить бургер «Слэмми»!

Остальные хотят вас обмануть!

Смотрите, какая она милая!

Смотрите, какой он красивый!

Смотрите, какие они успешные!

Быстро слушайте эту песню: «Пещера прекрасна, здесь любовь в полумраке / будь начеку и не болей раком / Помни о…»

Ешьте в «Слэмми»!

Пляшите!

Попробуйте этот наркотик!

Не употребляйте наркотики!

Религия — это ложь!

Те, кто не с вами, пытаются вас уничтожить!

М-м-м-м! Попробуйте!

Ты урод!

Смотрите этот брейнио!

Ого, вон тот паренек явно вундеркинд, а вот вы им в детстве не были!

Что, сейчас расплачешься?

Смотрите, какая миленькая собачка!

Над вами все смеются!

Натиск прекращается. Пространство вокруг меня заполнено Транками, словами, Розенбергами, дымом и дурацкими бессмысленными идеями и рецензиями: все рецензируется, анализируется, ненавидится, любится, сблевывается нам же обратно в бесконечных итерациях, множится, копируется, повторяется, повторяет закономерности, отдается эхом, но хотя бы голос в голове утихомирился настолько, что я могу вернуться к воспоминанию о фильме Инго.

В меня кто-то врезается. Иисусе. Это Иисусе? В дыму ничего не разберешь, но в меня кто-то врезался с разбегу, и ощущение такое, как, могу представить, если в тебя с разбегу врежется Иисус. Это даже приятно. Сострадательный удар. Кто-то или что-то с бородой и длинными волосами. Конечно, кто знает, как выглядел исторический Иисус и был ли вообще исторический Иисус. У нас, конечно, есть его упоминание в текстах современника Иосифа, но там мало что рассказывается о так называемом Иисусе. И все же с этим толчком я чувствую спокойствие, мгновенное блаженство. Присоединись к нам, взмолился бы он, как представляю себе я, а я бы фыркнул в ответ.

Черная шерсть, вот о чем хочется у него спросить: это так у него получается настолько густой дым?

Пытаюсь спросить, но его уже нет. Однако душевный покой все же остается. Я с радостью любуюсь черной колыхающейся смрадной красотой, надсадным кашлем, оглушительной симфонией перхоты и криков. Так черная шерсть или нет? Неважно; это красиво. Вспоминается стих «Пьяница смотрит на чертополох» великого шотландского модерниста Хью Макдиармида, а именно строфа:

Христос и безыменна обезьянаСтолкнулись и едины формой стали,Какой и мы не избежали?

Не это ли самое столкновение сейчас пережил я? Возможно, это — каждое столкновение на свете? Каждое столкновение — то столкновение, которое в каком-то смысле приводит к появлению так называемой частицы Бога?

Глава 81

Здесь, в пещере, я пытаюсь укрыться от вечно бушующей битвы. Почти невозможно сосредоточиться на воспоминаниях о Кальции, когда вокруг взрывы, кошмарные вопли и скрежет зубовный. В мыслях появляется мой начальник, редактор «Газеты „Слэмми“», зависнув в воздухе с сигарой в зубах, и приказывает возвращаться на поле боя, писать военные репортажи. Кажется, я никогда не видел его во плоти, только в мозгу. Не уверен, что он вообще существует во плоти. В этом смысле он очень похож на исторического Иисуса. И все же он ужасает — со своими резинками для рукавов и зеленым козырьком.

— Розенберг, какого черта ты тут расселся, как бурдюк с говном?

— Простите, шеф. Просто задумался об одном фильме.

— Ну так поднимай свою чертову жопу! Там война вовсю, сынок! Хочешь, чтобы нас обошла «Труба Транков»?

— Нет, сэр. Я просто…

— Что-то не помню, чтобы просил твоих бабских оправданий! Мир должен знать, что происходит!

— Ладно, шеф. Простите.

Редактор возвращается в кабинет, тоже у меня в мыслях, и хлопает мысленной дверью. Снаружи кабинета на мысленный пол с грохотом падает фотография в рамочке, на которой Трумэн держит газету о том, что его победил Дьюи[203]. Повсюду мысленное битое стекло.

— Я еще вернусь, — шепчу я своему воспоминанию о Кальции и отправляюсь на фронт.