Мурена (СИ)

— Вы уже решили, как назовете первенца? А если родится девочка? — наседали на него со всех сторон.

— Простите, леди, вынужден украсть ваш предмет беседы, — вклинился Мурена, отводя вздохнувшего с облегчением Леона от группы посмурневших женщин.

— Что? Грядет большая?.. — широко распахнул глаза Леон, заметив его обеспокоенность.

— Освальд зовет тебя к себе. На разговор. И я бы не стал…

— Сука! Гребаное дерьмо! Пусть поцелует меня в задницу, долбаный ублюдок, мать твою, шлюхин выродок…

Мурена знал много бранных слов, с его образом жизни ориентироваться приходилось и не в таком, но так слаженно, красочно, ни разу не повторившись обложить кого-то он бы не сумел. Вдвойне удивительно было слышать подобное от всегда учтивого и вежливого Леона.

— Ладно, — выговорившись, сказал Леон. — Выбора все равно нет.

У Освальда он пробыл недолго, даже меньше, чем Мурена, но именно это беспокоило больше всего.

— Что хотел? — спросил Мурена, встретив Леона у лестницы.

— Пожелал счастливой семейной жизни, — произнес тот растерянно. — И приказал подать ключи от подвала.

Мурена даже не стал спрашивать, зачем Освальду ключи от погреба, где хранились бутыли с вином и сыры. Это и так стало ясно, когда минуя оживленный зал, по боковому коридору протащили без сознания Нико. Леона перед этим увели знакомиться с придворными дамами, а Мурена, ожидавший подобного исхода, был внимательнее обычного, прислушиваясь и приглядываясь ко всему, что происходило. Обострившийся слух уловил тяжелый топот и лязг металла о металл, когда наручи стукались о наручи. Из разбитого носа натекло — Мурена, сунувшись в коридор, поморщился от тяжелого запаха пота и крови.

— А ну!.. — рявкнул на него один из охранников Его Величества, и он шагнул в темноту арки, уступая дорогу.

Когда дверь захлопнулась, Мурена обернулся и успел перехватить метнувшуюся было следом тщедушную фигуру.

— Нельзя сейчас! — произнес он, пытаясь удержать на месте рвущегося из рук Йоло. — До смерти его не забьют, а с тобой церемониться не станут, ты им… Да чтоб тебя!

Что-то будто толкнуло его в грудь, он откинулся назад, стукнулся о стену затылком до звезд в голове и едва не выпустил Йоло, который царапал его запястья.

— Угомонись, мелочь! — проворчал он, разворачивая его лицом к себе и крепче прежнего прижимая и не давая сдвинуться. — Ты тут ему больше поможешь, сам посуди!

Он говорил еще много и долго, пока Йоло не затих совсем и не шмыгнул носом куда-то в подмышку. В контраст этому застолье в зале набирало обороты — к столу явился Освальд и, судя по бычьему реву, которое он называл «пением», он успел не только поесть, но и выпить.

Кое-как спровадив Йоло в его комнату, Мурена тоже вошел в зал, обнаружил в углу, с бокалом свежесваренного грога Альбертино, прижался к нему плечом и зашипел на ухо:

— Что за жесты доброй воли? Решил похвастаться умением подделывать почерк? Так я это и раньше знал, зачем же было утруждаться?

— Освальд заподозрил тебя в двуличии, — Альбертино отхлебнул грога, кашлянул. — И ошибся — ты многоличен. Не сочти за комплимент. Если бы мнение о тебе не изменилось в ближайшие сроки, то и мне было бы не досчитаться пальцев — я ведь и за тобой должен был присматривать. Не в моих планах лишаться чего-то из-за чужой глупости. А так и ты, доносчик, обелился письмом, и я спокоен.

— Отгрызть бы тебе нос. — Мурена говорил спокойно, но чувствовал, как глубоко внутри клокочет бессильная ярость.

— Без носа я еще проживу. А вот ты без головы?

Леон всегда считал себя интровертом. Он и был им, но новая жизнь ставила его в условия, когда приходилось находиться как минимум с полусотней людей в одном помещении. Сейчас же, когда вокруг все орало, хихикало, кривлялось и чавкало, он чувствовал, будто умер и попал в ад.

— Мама! — воскликнул он, едва не споткнувшись о бросившегося под ноги бородатого карлика, который, взобравшись по колонне — все охнули восторженно — повис затем на кованых ножках светильника, плескавшего неверным бледным светом. Леона усадили по правую руку Короля, и он вздрагивал каждый раз, когда тот хмыкал или скрипел стулом, поворачиваясь к дочери, устроившейся слева.

— Ты чего смурна, дитя? — заметил Его Величество, поглаживая ее руку.

— Еще слаба после болезни, — вздохнула та, улыбаясь через силу.

— Это все романтические бредни, — проговорил тихо Его Величество, и Веста сглотнула, боясь шелохнуться. Его Величество, выдержав многозначительную паузу, крикнул: — Эй, шут! Повесели нас, спой!

— Чего желает Ваше Величество? — отозвался тот, бросающийся в шныряющих подле дамских юбок карликов мочеными яблоками.

— Спой нам о любви! — Освальд поднял кубок и все умолкли. — О том, как велика ее сила.

Мурена, поразмыслив, щелкнул пальцами, подзывая карлика и вручая ему две ложки, чтобы тот в такт постукивал ими о скамью.

— Баллада. О любви, — сказал он и затянул:

— Заплетали русы косы,

Обували ножки босы,

Надевали платье,

Зазывали сватью.

Выдавали королевну

Замуж за хорошего.

Но не сладостны напевы,

Коль тоскует брошенный.

Поведут ее с утра

На свиданье всем ветрам:

Обвенчают в храме

За семью полями.

Но не стать…