Муза

Она словно расширилась, как будто сокрытую в ней дверцу наконец открыли ключиком и обнаружился петляющий коридор, по которому она побежала. С первой же встречи этот человек захватил ее воображение. И сразу ее чувства разрослись, ее горизонты раздвинулись. Впервые она ощутила себя великаншей. Нервозность по поводу будущего шла рука об руку с влечением к нему столь сильным, что его, пожалуй, не утолил бы даже Исаак, если бы он ею овладел.

Только сейчас Олив заметила Терезу, которая поправляла простыни у нее в ногах.

– Я приготовила для вас ванну, – сказала та и отвернулась, чтобы не видеть ее наготы.

– Кто звонил?

– Никто.

– Никто?

Тереза помедлила в легком замешательстве.

– Я не знаю.

– В доме полиция?

– Нет, сеньорита.

– Больше я не пью.

– Вас ждет стакан молока.

– Не могу.

– Под кроватью стоит ведро.

Олив перегнулась и заглянула в ведро, на дне которого валялись ошметки земли из сада. Ее стошнило, и она испытывала одно желание – изгнать из себя всю боль. Зрачки словно окаменели.

– Сеньорита, сегодня мой брат собирается показать свою картину.

– Ммм? – простонала Олив, снова распластываясь на постели. – Скажи, Тере… из деревни дошли… какие-нибудь слухи?

– Вчера ночью кто-то залез в церковь и расстрелял статую Девы Марии.

– Что?

– Отец Лоренцо вне себя, – продолжала Тереза. – Поставил ее в центре площади и изрыгает проклятья.

Олив пыталась собраться с мыслями.

– Кого поставил?

– La Virgen, – повторила Тереза по-испански. – Она дорогая, из старого дерева. В нее три раза выстрелили. Сначала ее отнесли к доктору Моралесу. Как будто он способен вдохнуть в нее жизнь, – Тереза фыркнула. – Знаете, о чем говорят люди, сеньорита? «Кто мог прострелить Мадонне грудь?»

Олив промолчала, закрыв глаза.

– Моему брату сегодня еще хуже, чем вам, – сказала Тереза.

– Хорошая была вечеринка.

– Ну да. Я уже четыре часа убираюсь. Пойдемте в ванну, пока вода совсем не остыла.

Тереза развернула большое купальное полотенце, и Олив пришлось подчиниться. С помощью укутавшей ее Терезы она поплелась в ванную комнату.

* * *

В саду Терезины семена пошли в рост; из голых борозд, мимо которых в январе она и Олив так часто прохаживались, проклюнулись ростки. Пробковые дубы и милые каштаны налились зеленью, а солнце на несколько градусов потеплело. Хотя цветы еще не распустились и воздух был разреженный, Тереза улавливала запахи уходящей зимы, и тело загадочным образом тянулось к уже замаячившему, самому обнадеживающему времени года.

Сидя в гостиной на потертом зеленом диване, она слышала, как наверху Олив спускает воду в ванне. Она подумала об Адриане; гибель этого мальчика не укладывалась у нее в голове. Подумала о безумной шлоссовской вечеринке, о взбалмошном Исааке и о мрачном отце, о расстрелянной Мадонне. Все было так зыбко. А при этом, держа в уме предстоящую демонстрацию картины, еще никогда Тереза не испытывала такой уверенности. Ее вопрос, жалеет ли брат о том, что больше не будет писать портрет Сары и Олив, он проигнорировал и зашагал вниз по склону в сторону деревни, чтобы одолжить у доктора Моралеса столы и стулья для вечеринки.

Сегодня утром, в коттедже, Тереза заглянула к брату и предложила сама отнести картину в особняк и подготовить все для торжественной церемонии.

– Я поставлю ее на мольберт в восточной гостиной, – сказала она.

Исаак, лежавший в темной спальне, приподнял фланельку, прикрывавшую его лицо, и, поглядев на сестру, сказал:

– Хорошо. Я рад, что закончил. Только без меня никому не показывай.

Тереза охладила одну из оставшихся бутылок «Клико» и на ночь оставила на веранде. Все окна открыли настежь, чтобы проветрить комнаты, пропахшие сигаретным дымом. Основательные лужицы пролитого шерри притягивали к себе полчища муравьев. Тереза раздавила их подошвой, расставила диван и кресла полукругом с мольбертом в центре и задрапировала картину белой простынкой. Она поставила шампанское в ведерко со льдом и пошла на кухню. Никогда еще у нее не было такой ясной головы и такого всеобъемлющего ощущения цели. Возбуждение почти болезненное.

Через полчаса все были в сборе. Гарольд, быстрее других пришедший в себя, надел безупречно сшитый костюм. Ослабевшая Сара дрожащей рукой протянула бокал шампанского дочери, которая от одного вида спиртного позеленела. Исаак уселся на край дивана и глубоко затягивался сигаретой, покачивая ногой. Наступил его звездный час – его творение предстанет перед ликом знаменитого арт-дилера Гарольда Шлосса. Тереза перехватила взгляд, который он бросил на Олив, получив в ответ улыбку, выражавшую откровенную радость. А Гарольд озадаченно посматривал на жену, не понимая, что происходит.

Интересно, подумала Тереза, ответил ли он утром на телефонный звонок. Она дала себе слово никогда больше не поднимать трубку.

Сара встала.

– Дорогой Гарольд, – начала она. – Спасибо тебе от всех нас за прекрасную вечеринку. Похоже, что даже здесь, на краю цивилизации, ты не потерял хватку.

Все засмеялись, а Гарольд отсалютовал бокалом шампанского.