Музейный вор. Подлинная история любви и преступной одержимости

Тот же стиль в искусстве, что так увлекает Брайтвизера, очаровал и Михлера: роскошная европейская живопись, знаменующая конец Возрождения и зарю барокко, «полотна, в которых сконцентрирована мечта и поэзия», – так характеризует их багетный мастер. В начале их дружбы, говорит Михлер, Брайтвизер был спокойным и сдержанным. «Он мало говорит. Но когда он все-таки раскрывается, то заражает своим энтузиазмом. Крайне редко люди его возраста ценят искусство за красоту, а не за стоимость. Он знаток. Он рассуждает об искусстве в такой манере, которая сознательно взращена и осмыслена. И полна искренности».

Брайтвизер первым делом выдает Михлеру ложь, ту самую, к которой уже прибегал раньше: он внук художника Роберта Брайтвизера, хотя на самом деле он куда более далекий от него двоюродный правнук. Еще Брайтвизер лжет о происхождении своей коллекции. Он говорит Михлеру, что покупает все на аукционах. В остальном, уверяет Брайтвизер, он с Михлером такой, какой есть, откровеннее, чем с кем-либо еще, за исключением Анны-Катрин. Багетных дел мастера не подвергают клиентов допросу с пристрастием. И частенько придерживают уникальные произведения для именитых семей. Их девиз – осмотрительность. Брайтвизер носит ту же фамилию, что и выдающийся художник, вероятно, у него водятся деньги. Некоторые рамы, которые он отбирает, стоят больше тысячи долларов, и Брайтвизер соглашается на эту цену, хотя финансы нашей пары поют романсы. Анна-Катрин знает об этих сумасбродствах, иногда она приходит в мастерскую вместе с ним, рассказывает Михлер, и дает советы по выбору рам.

Первая картина, которую Михлер обрамляет для него, первая же из украденных: портрет пожилой дамы, прихваченный им вместе с Анной-Катрин по пути на лыжный курорт. Результат великолепен. Однако когда Брайтвизер приходит в мастерскую, чтобы забрать вторую обрамленную картину – икону святого Иеронима, – она, в красивой черной с золотом раме с завитками, красуется в витрине на радость прохожим. Она простояла там несколько дней.

Именно так и попадаются, стоит ослабить бдительность. Заводить друзей – глупейшее проявление недисциплинированности. Брайтвизер потрясен, однако не хочет обрывать дружеские связи. За последние недели он провел столько времени в мастерской Михлера, что успел сделаться неофициальным подмастерьем. Он научился забивать и извлекать все известные мастеру виды штифтов. После инцидента со святым Иеронимом Брайтвизер сохраняет дружбу, придумав новую ложь. Он говорит, что слишком опасается повредить предметам из коллекции, перевозя их туда-сюда, поэтому больше не станет выносить их из дома. Он будет просто описывать работу Михлеру и давать размеры. А когда рама будет готова, Брайтвизер сам смонтирует ее на штифты.

Несмотря на столь необычные меры предосторожности со стороны клиента, Михлер, похоже, не догадывается, что свел знакомство с самым крупным музейным вором в истории. Багетный мастер почти узнает себя в этом щуплом, нервном юноше, который одержим прошлым. Михлер использует прекрасное французское слово «intemporel», «вневременное», чтобы лучше описать их знакомство. Они могут общаться часами, не замечая, как летит время. «Мы учимся друг у друга, – говорит Михлер. – Мы изучаем аукционные каталоги. Мечтаем вслух о предметах искусства, какие хотели бы иметь».

Не подозревая об истинном занятии своего друга, Михлер чувствует в Брайтвизере некую обреченность. «Искусство – духовная пища», – поясняет багетный мастер, а фанатичное желание обладать им уже обжорство. «Его страсть к искусству выходит за пределы разумного, это мучительная любовь, как у Тристана и Изольды, которая не несет удовлетворения и не утихает».

14

– Держи вора!

Этот окрик – пронзительный визг, – который ни один вор никогда не захочет услышать у себя за спиной, прорезает гул толпы, собравшейся покупать предметы искусства на Европейской ярмарке изобразительных искусств в Маастрихте, городе на юге Голландии.

– Держи вора!

Хотя Брайтвизер в данный момент ничего не крадет, он дергается, не успев понять, что крики относятся не к нему. Он наблюдает, как дежурные охранники с топотом бегут по ковровой дорожке между павильонами. Головы в выставочном зале поворачиваются им вслед.

Металлический грохот и приглушенные удары заставляют даже продавцов выглянуть из салонных павильонов. Бессменный владелец лучшего из них, образцовый лондонский галерист, Ричард Грин, наблюдает с сигарой в зубах, как вора обезвреживают и уводят прочь, отняв украденное. Представление окончено, и Грин возвращается за свой прилавок, где на подставках расставлены масляные полотна эпохи Возрождения, по цене от миллиона долларов за штуку. И вот на месте одного из них галерист обнаруживает зияющую пустоту.

Когда спустя несколько минут Брайтвизер с Анной-Катрин выезжают со стоянки, его посещает головокружительная мысль, что сейчас его машина стоит больше вон той «ламборгини», если учесть сувенир, который покоится в багажнике. Причем рама на месте, вопреки его правилам, – но у внештатных ситуаций свои собственные правила.