Музейный вор. Подлинная история любви и преступной одержимости

Брайтвизеру очевидно, что, по мнению инспектора, во время ареста возле Музея Вагнера он был один. Если полиция не знает, что у него имеется сообщница, то не станет и искать ее. Он может усилить свои позиции, позвонив Анне-Катрин и попросив ее потихоньку вернуть охотничий рог. Если она просто бросит его где-нибудь под кустом рядом с музеем, чтобы заметили прохожие, то это обеспечит ему алиби. Правоохранители отпустят его, и затихнет его главный страх: полиция вламывается в мансарду и находит все сокровища.

После получасовой беседы с Мейером Брайтвизера возвращают в камеру. Тут он узнает, что его классифицировали как задержанного, подлежащего особой охране, и у него нет права на личные телефонные звонки.

Изначальная догадка Мейера, что Брайтвизер мелкий уголовник, пока еще не опровергнута. Однако во время короткого допроса Брайтвизер держался куда бойчее и увереннее, чем ожидал Мейер. Произвело не меньшее впечатление и даже, наверное, показалось подозрительным, что Брайтвизер не сдался под нажимом и легко раскусил блеф инспектора. Мейер всерьез заинтересовался двумя музейными кражами совершенными с разницей в четыре года. Две кражи могут быть продолжением цепочки – или же ее началом.

Мейер беседует с судьей. Формально Брайтвизера можно считать рецидивистом, и у инспектора имеются законные основания и дальше держать его в камере в статусе заключенного, подлежащего особой охране. Заодно Мейер получает от судьи право затребовать международный ордер на обыск, позволяющий полицейским отправиться из Швейцарии во Францию и перетряхнуть жилище злоумышленника.

28

Дни текут, проходит целая неделя. Чтобы получить международный ордер на обыск, необходимо преодолеть немало бюрократических препон. Мейер дожидается подтверждения, а Брайтвизер томится в кутузке. Единственный звонок, дозволенный Брайтвизеру, – во французское посольство; единственный разрешенный посетитель – адвокат. От посольства никакой помощи, а общественный защитник пока еще не назначен. Уголовные обвинения против него все еще не сформулированы.

Брайтвизер, не подозревающий о том, что решается вопрос с ордером, пребывает в безвестности, чего ему ждать или когда завершится период забвения. Иногда он видит других заключенных, хотя, по сути, сидит в одиночке. Даже самый худший образчик современного искусства помог бы ему сейчас отвлечься, однако на стенах камеры ничего нет. Он один на один с мрачными мыслями.

В конце концов появляется Мейер, он отпирает дверь камеры и останавливается в дверном проеме.

– Вам удалось все обдумать, мистер Брайтвизер?

Инспектор приглашает его в допросную, чтобы тот сделал признание. Брайтвизер сохраняет достаточно самообладания, чтобы сказать нет.

– Нет? – многозначительно переспрашивает Мейер. Он снова сажает его под замок.

Брайтвизеру позволено отправлять и получать письма, хотя их будут просматривать назначенные судом полицейские. «Я ощущаю себя оторванным от всего и всех, – пишет он Анне-Катрин. – Мир покинул меня. Я страдаю непрерывно, я полон сожалений, я только и делаю, что плачу». Внизу страницы он рисует два маленьких сердечка.

Пролетает еще десять дней. Никаких писем ему не приходит. Где же Анна-Катрин? Он предполагает, что, стирая его отпечатки в Музее Вагнера, она услышала разговор между пожилым собачником и музейной сотрудницей по поводу подозреваемого под окнами. Анна-Катрин понимает по-немецки, – должно быть, она спешила его предостеречь. Но потом, когда оказалось уже слишком поздно, что она предприняла? И что она сказала его матери, если та тоже ему не пишет?

Когда его арестовали в Люцерне в первый раз, мать кинулась ему на помощь через день. Теперь же молчание обеих женщин терзает его. Брайтвизер понимает: чем дольше он отказывается сотрудничать с полицией, тем больше лет придется провести в тюрьме. Когда Мейер снова заходит поинтересоваться, не надумал ли он что-нибудь рассказать, Брайтвизер отвечает, что надумал.

В допросной его признание записывается. Мейер начинает:

– Вы готовы сделать для полиции достоверное заявление?

– Да, – отвечает Брайтвизер.

– С какой целью вы приходили в Музей Рихарда Вагнера?

– Меня интересует классическая музыка, – лжет Брайтвизер. Он упоминает, что приехал из Франции один, на поезде. Это чтобы инспектор не спрашивал, почему его машины не нашлось ни на одной из парковок. Мейер, разумеется, спрашивает, почему при аресте у него не было найдено билета; Брайтвизер заявляет, что выбросил его.

– Что вы собирались сделать с охотничьим рогом?

– Я подумал, что подарю его матери на Рождество. Он такой блестящий. – Если бы он знал, насколько это ценная вещь, уверяет Брайтвизер, он никогда не взял бы его. – Клянусь, я не собирался продавать инструмент. Я очень сожалею о своем проступке.

Мейер с Брайтвизером восстанавливают картину преступления: как он вынул инструмент из музейной витрины, как вышел из музея, унося похищенный экспонат под пальто. В этой части рассказа Брайтвизер честен. Он даже делает набросок, чтобы лучше объяснить расположение помещений.

– У вас было при себе оружие?

– Нет.