Музыкальный инстинкт. Почему мы любим музыку

Описание выглядит довольно абстрактным и техничным, но его суть легко уловить – Мейер говорит: вот мужчина полез в карман за сигаретой (это происходит в 1956 году, не забывайте), но там ее не оказалось; затем он обнаружил, что в доме никого нет, уже поздно, магазины закрыты. Последовательные разочарования и невозможность получить желаемое вызывают в нем сначала беспокойство, затем раздражение и гнев. Но (как мог бы добавить Мейер для завершения образа) именно в этот момент друг стучит в дверь и оказывается, что в кармане его пальто есть пачка сигарет; гнев и тревога оборачиваются радостью и облегчением. Мейер сформулировал этот образ в довольно грандиозных выражениях, сказав, что «в музыке состояние неопределенности подразумевает осознание бессилия человека перед лицом неизвестного».

Именно так Мейер представлял музыкальную каденцию в действии. Каденции – последовательности аккордов, которые заканчивают музыкальную фразу, – могут вызвать чувство частичной или полной завершенности, перенося гармонию на относительно стабильный аккорд. Западные слушатели научились предвкушать, даже внутренне стремиться к тому, что завершающая каденция музыкального произведения вернет их к тонике. Тоника здесь выступает в роли той самой желанной сигареты (давайте немного подкорректируем старомодный образ и представим на месте сигареты бокал прохладного белого вина, пока и такое удовольствие не оказалось под запретом). Только когда присутствует некоторое разочарование, эмоции действительно возникают; если человек может открыть холодильник и достать из него бутылку, в этом не будет напряжения, а значит, не будет и отдачи, когда ожидание оправдается. Сильнее всего человек наслаждался бы этим вином, если бы до последнего сомневался, что получит его: ведь в холодильнике пусто, а бары закрыты. Таким же образом, по мнению Мейера, автентическая каденция в конце музыкальной фразы кажется непримечательной, даже вызывает неудовлетворение своей предсказуемостью; но если она задерживается – возможно, переходя через «обманную» каденцию, например, V–IV (см. стр. 183), или поддерживая гармонию на V аккорде, – мы испытываем напряжение, потому что ощущаем приближение чего-то, но не знаем, когда это «что-то» случится. И когда оно до нас доберется, чувство удовлетворения оказывается весьма велико. Даже малейшего отклонения в финальной каденции – замедления или раллентандо того типа, который обычно применяют музыканты, а композиторы часто специфицируют, – может быть достаточно, чтобы создать эмоциональный эффект, играющий с нашими ожиданиями, создающий намеки на неопределенность результата.

Почему неопределенность – это хорошо

По Мейеру, музыка полна моментов, когда нам дают подсказки, что будет дальше, но мы не можем быть уверены, что правильно ими воспользовались; композиторы манипулируют нашими ожиданиями расчетливыми приемами, натягивая струны наших эмоций. Существует много способов достижения подобных эффектов, вскоре мы разберем наиболее распространенные.

Но Мейер, на самом деле, не объяснил, почему нам важно, что ожидания не были оправданы. Он утверждал, что нам нравится чувствовать контроль и силу в ожидании будущего: «эмоции бывают приятными, даже волнующими, когда они связаны с уверенностью в способности предвидеть и выбирать; они воспринимаются как неприятные, когда сильная неопределенность исключает чувство контроля, которое возникает из-за способности с уверенностью предопределять будущее». И правда, если мы хотим стакан вина и не знаем, получим ли его, наши чувства обостряются. Но почему для нас должно иметь какое-то значение, если последний аккорд фортепианной сонаты звучит в ожидаемый момент – или на две секунды позже? Почему нас вообще должно волновать, во что выльется каденция? Даже если мы ожидаем, что что-то случится, мы, разумеется, не думаем, что все закончится дурно, если это «что-то» не произойдет.

Но Дэвид Хьюрон утверждает, что оправдание модели Мейера можно найти в инстинктах, заложенных эволюционной биологией. По его словам, способность развивать ожидания является фундаментальным принципом выживания, который присутствует не только у людей, но и у животных – и даже у амеб. Наши перспективы улучшаются, если мы можем точно предвидеть, что нам преподнесет окружающая среда. Если мы слышим страшный рев, то ожидаем, что его производит большое и, возможно, опасное животное, а не насекомое. В древности люди научились определять признаки предстоящей погоды, которая имела решающее значение для охоты и сельского хозяйства. И, как доказывают спортсмены, мы замечательно умеем прогнозировать траектории движущихся объектов, чтобы поймать их или уклониться от них.[75]