Мы были лжецами

У меня было желание схватить гуся и швырнуть через всю комнату.

Что будет, когда он ударится о камин? Разобьется или нет?

Я сжала кулаки.

Мы впервые говорили о бабуле Типпер со времени ее смерти.

Дедушка швартуется у причала и привязывает лодку.

– Ты все еще скучаешь по бабушке? – спрашиваю я его, когда мы направляемся к Новому Клермонту. – Я вот скучаю. Мы никогда о ней не говорим.

– Часть меня умерла. И это была лучшая часть.

– Ты так считаешь?

– И нечего больше обсуждать, – говорит дедушка.

43

Я обнаруживаю Лжецов во дворе Каддлдауна. На траве валяются теннисные ракетки и пустые бутылки, обертки от еды и полотенца. Моя троица лежит на хлопковых подстилках в солнцезащитных очках, в руках у них пакетики с чипсами.

– Тебе уже лучше? – спрашивает Миррен.

Я киваю.

– Мы скучали по тебе.

Они обмазались детским маслицем для тела. Две баночки лежат на газоне.

– Вы не боитесь обгореть? – интересуюсь я.

– Я больше не верю в защиту от солнца, – говорит Джонни.

– Он решил, что все ученые коррумпированы и вся индустрия солнцезащитных кремов – всего лишь прибыльное мошенничество, – объясняет Миррен.

– Ты когда-нибудь видел солнечный ожог? – спрашиваю я. – Кожа буквально пузырится.

– Глупая затея, – говорит Миррен. – Нам просто безумно скучно, вот и все. – При этом она намазывает масло себе на руки.

Я ложусь рядом с Джонни и открываю пачку чипсов со вкусом барбекю.

Смотрю на грудь Гата.

Миррен читает вслух книгу о Джейн Гудолл, антропологе.

Мы слушаем музыку через маленький динамик моего айфона.

– Еще раз объясни, почему ты не веришь в защитные кремы от солнца? – спрашиваю я Джонни.

– Это заговор. Чтобы продать побольше продукции, в которой никто не нуждается.

– Ага.

– Я не сгорю, – говорит парень. – Вот увидишь.

– Но зачем ты наносишь детское масло?

– О, это уже не часть эксперимента, – объясняет он. – Мне просто нравится постоянно быть липким.

Гат застал меня на кухне, где я ищу еду. Почти ничего нет.

– Последний раз, когда я тебя видел, снова был неоптимальным, – говорит он. – В коридоре, пару ночей назад.

– Да уж. – Мои руки трясутся.

– Извини.

– Хорошо.

– Мы можем начать сначала?

– Мы не можем начинать сначала каждый день, Гат.

– Почему нет? – Он запрыгивает на стойку. – Может, это лето вторых шансов.

– Вторых – конечно. Но дальше это становится глупым.

– Так будь просто нормальной, – говорит он, – хотя бы сегодня. Давай притворимся, что я не запутался, а ты – не злишься. Давай вести себя так, будто мы друзья, и забудем о случившемся.

Не хочу притворяться.

Не хочу быть друзьями.

Не хочу забывать. Я пытаюсь вспомнить.

– Всего на пару дней, пока наши отношения снова не нормализуются, – говорит Гат, видя мои сомнения. – Мы будем развлекаться, пока все это перестанет казаться важным.

Я хочу знать все, понять все; хочу прижаться к Гату, провести руками по его телу и никогда не отпускать. Но, наверное, это единственный способ для нас начать сначала.

«Будь нормальной. Сейчас же. Потому что ты нормальная. И можешь справиться».

– Это я умею.

Я вручаю ему кулек ирисок, которые мы с дедушкой купили в Эдгартауне, его лицо проясняется при виде сладкого, и это греет мне сердце.

44

На следующий день мы с Миррен берем небольшую моторную лодку и отправляемся в Эдгартаун без разрешения.

Мальчики не хотят ехать. Они собираются поплавать на каяках.

Я за штурвалом, Миррен ведет рукой по воде.

На ней мало одежды: верх от купальника в ромашку и джинсовая мини-юбка. Она идет по мощеным тротуарам города, говоря о Дрейке Логгерхеде и каково было вступать с ним в «половой акт». Так она это называет; ее ощущения о произошедшем связаны с запахом роз, фейерверками и американскими горками.

Она болтает, какую одежду хочет купить для первого курса в Помоне, какие фильмы посмотреть, какие проекты воплотить этим летом: например, найти в Винъярде место, где можно покататься на лошадях, и снова начать делать мороженое. Честное слово, она не умолкает минут тридцать, не меньше.

Завидую я ее жизни. Парень, планы, колледж в Калифорнии. Миррен отправляется в свое солнечное будущее, пока я возвращаюсь в Академию Дикинсона, где переживу еще один год снега и удушья.

У «Мурдика» я покупаю небольшой кулек ирисок, хоть со вчера еще осталось несколько штук. Мы садимся на лавочку в тени, и Миррен все болтает и болтает.

Еще одно воспоминание.

Лето-номер-пятнадцать, Миррен сидит рядом с Тафтом и Уиллом на ступеньках нашей любимой кафешки «Клэм шэк» в Эдгартауне. У мальчишек в руках пластиковые вертушки радужной окраски. Лицо Тафта в шоколадной ириске, которую он только что слопал. Мы ждали Бесс с туфлями для Миррен. Без обуви мы не могли зайти внутрь.

Ноги девочки были грязными, а ногти покрыты синим лаком.

Мы уже давно сидели, когда Гат вышел из магазина чуть дальше по улице. Под мышкой зажата стопка книг. Он быстро побежал к нам, будто бы пытаясь догнать, хоть мы просто сидели на месте.

Вдруг он резко остановился. Верхняя книга называлась «Бытие и ничто» Сартра. На тыльной стороне его ладоней все еще были написаны слова. Совет от дедушки.