Мы и наши возлюбленные

— Демьян, — говорит Миша, глядя при этом в окно, — ты что, приключений, что ли, на свою шею ищешь? До вечера не мог подождать? И главное — что за манера у вас, как только засадите, обязательно претесь в контору поблажить, побазарить, с начальством отношения выяснить! Меняются времена, неужели не доходит? То, на что раньше глядели сквозь пальцы, сегодня раздражает. Кончился наш детский сад, то есть, простите, студийный период. Никому теперь не докажешь, что ты такая спонтанная творческая натура, к которой полагается иметь снисхождение, понял?

— Не мнишь ли ты, что я тебя боюсь? — вдохновенно комедиантствует наш друг.

— Ты самого себя бойся, — неожиданно без всякого юмора машет рукой Миша.

Демьян между тем удобно устраивается в кресле и, театрально закурив сигарету, вперяет в Мишу проницательный, заговорщицкий взгляд.

— Михаил, я, безусловно, извиняюсь. Ну что из того, что я принял свои сто пятьдесят коньяку? Ты же знаешь, без этого я не способен трезво мыслить. Логически оценивать обстоятельства.

— Ну, и что же ты оценил?

— Очень многое, старина, очень многое. Например, твое грядущее восхождение. Не скрою, мнения по этому поводу в народе различные, но я лично за тебя рад. Причем, ты же знаешь, без подхалимажа, без какого бы то ни было тайного расчета. Хотя, не отрицаю, хотел бы с тобой поработать. Как летчик летчику говорю.

…Миша смущен. Демьянову бреду не принято придавать значение, язык у него в известном состоянии без костей, в любые высоты способен завести своего хозяина, так же как и в любые дали, и все же теперешний разговор льстит его самолюбию. Хоть Миша и старается изо всех сил скрыть это.

— Слушай, Демьян, ты бы фантазию свою придерживал. Или по другому руслу ее устремлял. Ну откуда у тебя все эти сведения?

— Из источника в высшей степени достоверного. — Пьяная Демьянова принципиальность еще потешнее его куража. — Знаем, но никому не скажем… Шучу, шучу! Ты что думаешь, интриги Ефимыча никому не заметны? Кого он хвалит, кого выдвигает на премию? Не стесняйся, старина, ничего в этом зазорного. Все по делу. Ты — его человек. Не спорь, не спорь, я знаю, что ты этого не искал, само собою сложилось, ну и слава богу. Между прочим, в моей теневой редколлегии, — Демьян дьявольски хохочет, — ты давно уже замредактора.

— А Коля Беликов? — спрашиваю я. — Ему место нашлось?

— С Колей вопрос сложный. — В голосе Демьяна и впрямь прорезываются едва ли не начальственные, хозяйские нотки. — Самое любопытное в том, что я бы тоже ликвидировал Колину нынешнюю должность. Она его губит. Коле противопоказано содержание в стойле, ему бегать надо, волка ноги кормят. Я ему об этом прямо сказал двадцать минут назад, когда мы с ним отдыхали.

Ах, вот оно, оказывается, в чем дело! Демьян обрел напарника в лице Коли, а это уж совсем ни к чему. Пить Коля не умеет — то плакать начинает, то куражиться, то хвастаться небывалыми своими достижениями и заслугами. А также и заработками, которые позволяют его жене Наде — Нади́ной зовет он ее — нигде не работать.

— Все у нее есть! Все! Как положено! И шуба, и мохер, и голенища французские, то есть сапоги.

— А как же ты развлекаешь ее? — подначивают Колю ребята, зная, что Надина на двадцать лет его моложе. — В кино водишь, в кафе или на танцы?

— А ей это все не нужно! — с пол-оборота заводится Коля, что, собственно, и требуется. — Зачем это ей? У нее все есть: пластинки, какие только хочешь, машина вязальная, поваренные книги — целая библиотека! Как положено!

— Нужно кончать с этой Белогорской крепостью, — жестко и серьезно произносит вдруг Миша. — Всех жалко, все свои люди, все хорошие парни! Вот так и теряются деловые критерии. А это, между прочим, не профессия — хороший парень! Знаешь, где мне нужны хорошие парни? В бане, чтобы париться веселей, и на футболе. А работать я хочу с профессионалами! С мастерами, которые живут на реальную свою стоимость. А не на проценты с прошлых заслуг!

Вот, значит, и программа уже готова. Будьте любезны. А то, чья стоимость реальна, а чья подлежит уже девальвации, Миша будет решать, разумеется, по собственному усмотрению. А потому следует быть готовым к чему угодно, так, вероятно, приходится трактовать его речь, произнесенную в предощущении назначения. Какое там — в предощущении, просто-напросто накануне.

Тут раздается телефонный звонок, Миша снимает трубку и в одно мгновение вновь делается своим парнем, милым и обаятельным, в шутках которого так много добродушия и вовсе нет начальственного самодовольства.