Они прошли по тропинке вдоль ручья и повернули обратно к дому под пасмурными небесами, когда она услышала в листве первый шорох дождя. Подходя к особняку мистера Салливана с обратной стороны, они увидели Элизабет – та прислонилась к косяку чёрного входа, на плечи накинута куртка мистера Гаррета. Она помахала им и окликнула:
– Поторопитесь, а то промокнете!
И оказалась права: стоило войти, как хлынул ливень, дребезжавший по крыше, как гром. Стало темно как ночью.
– Боже, – Эми пришлось повысить голос, чтобы перекричать шум дождя. – И представить не могу, что это такое с погодой. Если продолжится в том же духе, ручей разольётся.
Они какое-то время смотрели на улицу, потом Эми извинилась и ушла помогать с ужином.
Мэгги дальше смотрела в окно, но чувствовала, что Элизабет наблюдает за ней.
– Я слышала, вы в Нью-Йорке собираете много зрителей.
Мэгги прижалась лбом к стеклу и на миг закрыла глаза, успокоенная шумом дождя.
– Да. Людей много.
Она инстинктивно подобралась, чтобы защититься от критики. Но Элизабет спросила:
– Сколько тебе лет, Мэгги?
Она открыла глаза. Не сразу вспомнила ответ.
– Пятнадцать. Скоро будет шестнадцать.
– А кажется, что больше.
– А тебе сколько лет?
– Девятнадцать.
– А кажется, что больше.
Элизабет рассмеялась.
– Иногда хотелось бы. Думаю: будь я старше, стало бы всё проще? Стала бы я понимать, что делаю, стали бы меня слушать люди?
Мэгги отошла от окна. Лоб остался холодным от стекла.
– Тебя и так слушают.
– Нет. Не очень. На меня смотрят, когда я говорю. Иногда. Но это разные вещи.
– Но ты же столько всего делаешь. Столько всего хорошего.
– Наверное. Но часто так не кажется.
Холодный сырой ветер распахнул дверь, Элизабет снова её закрыла и повернула ручку.
– А
«Нравится». Слово ненадолго задержалось в мыслях Мэгги, но как будто ничего не значило.
– Не знаю, – ответила она. – Слушают-то на самом деле не нас.
Дождь промочил траву и превратил тропинку в грязную жижу.
– А сколько лет Уиллу? – спросила Мэгги. – То есть мистеру Гаррету.
– О, да он древний старик. Тридцать или около того. Он и сам уж не помнит.
– Он очень красивый.
– Скажи? – Элизабет снова рассмеялась. – И, по-моему, очень талантливый.
– Он дописал свою книгу?
– Почти.
– Её издадут?
– Надеюсь. Он хочет прославиться как журналист, но пока что его печатают только газеты аболиционистов. А их маловато, и писать он любит не только о рабстве. – Элизабет улыбнулась. – К примеру, ему интересны духи.
Мэгги снова спросила себя, не дразнят ли её.
– Я однажды видела… – сказала она, вдруг застеснявшись, – ты, наверное, и не вспомнишь, что я была рядом, но я однажды видела, как ещё в Рочестере ты спорила с мистером Крейном. На кухне Эми. И он так разозлился, что ушёл и хлопнул дверью. Вот
Элизабет долго с любопытством смотрела на Мэгги.
– Странно, что ты это помнишь, – сказала она. – По-моему, это было ужасно. Я проплакала всю ночь. До тошноты. Сама не знаю почему. Просто казалось, будто я сделала что-то отвратительное и меня никогда не простят. Сестра Делла, когда об этом узнала, ужасно рассердилась, – она покачала головой. – В следующий раз я перед ним извинилась, а потом сама на себя злилась.
– Но ты же была права. В том споре.
– Думаю, да. Обычно на меня злятся, когда я права.
Окна начали запотевать. Элизабет приложила к стеклу большой палец, провела волнистую линию.
– Я никогда не верила в то, что он о тебе наговорил после случая с малышкой Ханной. Он просто спятил.
У Мэгги ёкнуло сердце.
– Я и не знала, что ты об этом слышала.
– Конечно слышала. Все слышали.
Мэгги прикрыла глаза. Когда открыла, Элизабет всё ещё смотрела через запотевшее окно.
– Я сразу сказала Эми, – продолжила она. – Когда всё случилось. Сразу сказала, что верить надо Мэгги Фокс, а не мистеру Крейну, потому что в гневе он может убедить себя в чём угодно. Когда человек хочет видеть мир по-своему, ему уже никто не помешает. По-моему, это как болезнь, – она взглянула за плечо Мэгги, туда, где слышались приглушённые голоса. С кухни слышался аромат готовки – тушёные говядина и картошка.
– Делла выступала в Рочестере, – говорила Элизабет. – А теперь выступает по всей Европе на тему рабства. Но мужчины всё равно её перебивают, а белые женщины всё равно сперва ей аплодируют, а потом критикуют за спиной. Она знает, что существуют правила. Что это всё игра. Она не повысит голоса против таких людей, как мистер Крейн, так как понимает, что тогда останется ни с чем. Я ей восхищаюсь, но у меня для таких игр не хватает терпения. Видимо, во мне слишком много гнева. – Элизабет провела ладонью по стеклу, вытерла руку о юбку. – Я бы тебе сказала, что ради спокойной жизни лучше учиться играть по их правилам. Но не уверена, что спокойная жизнь того стоит.
Глава 32
За ужином много смеялись, будто сегодня о серьёзных вещах больше никто говорить не мог. Все расхваливали угощение, но у Мэгги пропал аппетит, и она почти не чувствовала вкус.