Мы ничего им не должны!

Маленькая и узкая деревенская улица к тому времени полностью опустела, можно сказать, что полностью вымерла. Если в начале зевак было много, каждый полагал, что "перепадет" не ему лично, а соседу, то теперь народ понял, что "хватит всем" и попрятался по избам и сараям. С Матреной барин воевал минут двадцать, или полчаса, ни у кого их свидетелей при себе хронометра не оказалось, поэтому тут в показаниях заметное расхождение. Со двора еще долго доносились крики насилуемой десятком здоровых бугаев несчастной бабы, мат и команды графа и похотливый торжествующий рев охранников, подбадривавших своих. Как позднее оказалось, женщину "употребляли" прямо во дворе родного дома, на глазах ее детей и мужа, смотревших на это насилие из окон избы. Никто не решился воспрепятствовать вооруженным до зубов барским "опричникам", настолько велик был страх перед ними.

Если старик излагал унтер-офицеру все эти события строго последовательно, то другие свидетели обязательно отмечали, что приступы активности у барина следовали как бы импульсами, или определенными периодами. Затянулись – и лихо мелкую скотину порубили саблями, ни одна коза не ускользнула от оружия "героев". Еще вдохнули живительного дыма – и пошли малыми детьми в футбол играть, сколько "мячей" забили – никто не посчитал, даже следствие этим заниматься не захотело. Матрену изнасиловали после пятой затяжки, после следующей, вояки отвели душу, стреляя из пистолетов по окнам ближайшего крестьянского дома. Еще косячок и вот уже бежит по улице, истошно вопя и плача, голая девка, пытаясь скрыться от следующих ее по пятам похотливых "военов". Так и бесились, пока "дурман-трава" не вышла, и били и насиловали в свое удовольствие – "озорничали" господа, одним словом, закончили тем, что подожгли предпоследнюю избу в улице. К счастью для крестьян, погода развитию пожара не благоприятствовала и обошлось – обгорела частично только соломенная крыша, а то бы пылать Сосновке синим пламенем. Развлекались не только с женщинами, адъютанту графа охранники периодически притаскивали, выловленных по избам и клетям крестьянских ребятишек, старались выбирать из тех, что по малым годам штанов еще не носили. Что с ним делал великан-француз в разных сарайчиках и в кустах лопухов крестьяне по невежеству не поняли, но все вспоминали, что: "кричали мальчонки аки резанны!" Матери плакали навзрыд, отцы и старшие братья бессильно сжимали мозолистые кулаки, но никто пресечь творящийся на селе беспредел не рискнул, не решился. Сила солому ломит – старая народная мудрость.

После рукотворного пожара барин наконец отрубился под действием наркотиков, напоследок оставив для потомков непонятную фразу: "Торт графские развалины, б…ть, твою мать…!" А вот его Жан продолжил чудить дальше, попался в ему в руки пучок крупной моркови, и затем началось совсем непотребное.

– Ха-ха-ха, ой уморила, в зад говоришь твому малому засунул? Ой не могу ну и веселый граф, экий озорник и затейник! Надо будет всем нашенским рассказать. А тебе, али мужику твоему морковь туды не сувал? Ой не могу потеха! – до слез веселился судейский чиновник, полмесяца спустя, когда к нему пришли из Сосновки пострадавшие с жалобами, – Все, поди отсюдова прочь дура! Сыночек говоришь помер? Да он поди у тебя от болезни представился.

– Ваша милость! – на коленях ползет к нему баба, надеясь вымолить справедливость, но какое там черствую чернильную душу не проймешь.

– Али не знаешь, что на помещика вам жалобится заповедано? Эй, солдат тащи дуру на съезжую, пущай ей там полста "горячих" влепят!

Произвол конечно, но по местным меркам еще "по божески", поскольку могли по закону и кнутом "погладить", имеют полное право.