Мы убили их в понедельник

Дуайт выключил радио:

— Забери деньги, Мэг, и отдай их мне. Так будет проще.

Я не стал дожидаться ее ответа и вышел посмотреть на Лулу. Я знал, где она прячется, присел на корточки и заглянул под гараж. Лулу забилась подальше, уткнув морду в лапы и с укором смотря на меня. Я объяснил ей, почему она лучшая в мире собака, но это не подействовало. Если в моем присутствии с ней обошлись самым ужасным образом, значит, я в этом участвовал, и никакая лесть не смягчит ее разбитое сердце.

Я вернулся в кухню. Там была только Мэг, склонившаяся над духовкой.

— Что мне больше всего нравится, — сказал я, — это необычайное дружелюбие твоего братца.

Она выпрямилась и сверкнула на меня глазами, похожими на зеленые льдинки:

— Если бы он провел пять лет плейбоем на курортах, то был бы куда дружелюбнее, можешь не сомневаться. Никто из нас не ожидал, что это пройдет легко. Так что не будем еще больше осложнять ситуацию.

Я подошел к Мэг и обнял ее. Услышав звук душа, я понял, что Дуайт избавляется от тюремного зловония.

— Не будем из-за него ссориться, — сказал я, отпуская Мэг.

Она вздохнула и посмотрела на меня полными слез глазами:

— Что они с ним сделали? Почему он так изменился? Что в этом хорошего? Какова вообще цель тюрьмы?

— Наказание. Устрашение других. Исправление. Но главным образом, по-моему, официальная организованная месть. Тех, кого не могут сломать тюремщики, доламывают другие заключенные. Когда-нибудь, если человека признают виновным, к его голове прикрепят какое-нибудь приспособление, оно загудит и полностью прочистит ему мозги, оставив в них столько, сколько там было, когда он появился на свет. Потом оно загудит снова и наделит его новым ассортиментом привычек, способностей, воспоминаний и желаний, возможно, скопированное у какого-нибудь образцового гражданина. Но это будет очень нескоро. А пока что преступников сажают в тюрьму и выпускают на свободу совсем озверевшими. Но это меня не касается, и я не люблю об этом думать, так как моя работа начинает казаться не такой уж полезной, как я надеялся.

— Дуайт говорил что-нибудь о своих планах?

— Ничего конкретного. Он считает, что Брук-Сити скверно с ним обошелся.

— И он прав, не так ли?

— И да и нет. Да — в том смысле, что к нему отнеслись пристрастно; нет — в том, что беспристрастное правосудие настолько редко, что он не имел никаких оснований на него рассчитывать. Если Дуайт попытается качнуть весы в другую сторону, вернуть то, чего, как он считает, его несправедливо лишили, он скоро обнаружит, что играет краплеными картами.

Звук душа прекратился. Мэг начала подавать еду на стол. Я вышел и сел на ступеньки заднего крыльца. Если с Дуайтом обошлись несправедливо, то это была та же самая несправедливость, к которой я давно пытаюсь привыкнуть и которая встречается по всей стране. Пороки коренятся в самой структуре нашей юридической системы, и куда лучшие умы, чем мой, отчаялись от них избавиться.

Как правило, прокурором является молодой юрист. Возможно, у него есть политические амбиции, а может быть, он просто старается произвести благоприятное впечатление, которое поможет ему, когда он займется частной практикой. В обоих случаях его будущий успех зависит от доброй воли людей, именующих себя опорой общества, — людей, которые владеют магазинами, фабриками, банками и тому подобным.

Полиция производит арест, предъявляет обвинение, завершает расследование и передает дело прокурору. Прокуратура — учреждение обычно с низким жалованьем и весьма ограниченным бюджетом. В каждом конкретном случае прокурор должен решить, сколько времени и усилий стоит вложить в обвинение. Предположим, преступление совершено другом, родственником или ценным работником местного бизнесмена. Обвинитель знает, что ему будет противостоять опытный защитник. Нужно ли вкладывать в это дело максимум усердия, времени, энергии и денег? Зачем ему тщательно проверять всех присяжных с целью добиться состава жюри, которое вынесет вердикт о виновности, если судья и без того достаточно суров? Прокурор может для очистки совести ограничиться рутинной подготовкой, а потом добиваться осуждения обвиняемого со всеми внешними признаками рвения. Он может протестовать против самых веских доводов защиты. Но если во время перекрестного допроса свидетеля защиты прокурор поймет, что может поймать его в западню, но не сделает этого, кто обвинит его, что он сознательно изменил направление допроса? А возможно, и весь ход процесса? Или, понимая, что осуждение неизбежно, введет незаметно какой-нибудь элемент, который при апелляции может привести к отмене приговора?