Мы, утонувшие

На борту находились три человека, которых не было бы в живых, будь на то воля Хермана. Вильгельм, Антон и он сам. Жизнь фрекен Кристины могла сложиться совсем иначе, счастливее, если б не этот человек. Ивар был бы жив. И Йепсен. Бог знает сколько еще людей сгубил Херман лишь потому, что они оказались у него на пути.

А он сидит тут, спокойный, невозмутимый, веселый, общительный, завоевывает популярность, словно не является чудовищем, безопасным только потому, что у него отрублены конечности. Больше всего Херман нравился молодежи. Месс-бой, семнадцатилетний парень из Ньюкасла, стоя на мостике с кофе, отозвался о нем как об интересном человеке, много повидавшем в жизни.

— Херман — хороший рассказчик, — сказал Дункан.

— А он не рассказал тебе, как вышиб отчиму мозги? А ведь был тогда помладше тебя.

Кнуд Эрик покосился на мальчика: произвели ли его слова впечатление? Нет. Мальчишка смотрел прямо, во взгляде — упрямство. У него имелось собственное мнение о Хермане, и капитану его изменить не удастся.

И Кнуд Эрик понимал, почему все именно так. До войны все бы с содроганием отвернулись от Хермана, узнав правду. Стали б его избегать, а хватило бы смелости — и открыто выказывать презрение. Но война разрушила все барьеры. Слишком много они повидали, а кое в чем даже приняли участие. С какой стати мальчишке принимать слова капитана всерьез, когда он всего несколько месяцев тому назад видел, как тот пристрелил совершившего вынужденную посадку летчика, на коленях молившего о пощаде? Какая разница между ним и Херманом?

Война их уравняла, и он лишь надеялся, что Херман никогда не узнает о его поступке. Кнуд Эрик так и представлял себе его глаза.

— Не предполагал в тебе такого, — сказал бы тот, злобно радуясь, что кто-то пошел на поводу у самых своих низменных инстинктов.

Херман был создан для войны. Он был из тех, для кого война — дом родной. У него имелась необходимая, если верить Антону, для выживания способность: умение забывать. Что от него осталось? Огромный, брутальный силач превратился в беспомощный кусок мяса и все же не сдался. Когда-то у него было четыре конечности. Это была одна жизнь. Теперь у него — одна конечность. Это другая жизнь, но тем не менее жизнь. Он как дождевой червь, которого можно без вреда перерезать пополам, истинный пионер, первопроходец: на войне надо быть как он, или пойдешь ко дну.

— Он участвовал в сражении за Гуадалканал в Тихом океане, сэр.

Мальчик все еще стоял рядом.

— Это он тебе рассказал?

— Да, сэр. Его корабль потопили, и он час провел в воде, сражаясь с акулой. Говорит, акуле нужно бить в нос или в глаз. Это ее слабые места. Но эта акула все возвращалась. Шкура у нее — как наждак, всю кожу сдирает.

— Значит, он побил акулу в третьем раунде и отделался ссадинами? — Кнуд Эрик не мог скрыть сарказма.

— Нет, сэр, — ответил мальчик.

Его простодушие заставило Кнуда Эрика устыдиться.

— Акулу застрелили с корабля, который подошел его спасти. Она успела откусить кусок от его ноги и кусок от руки.

— Может, он и шрамы показывал?

— Нет, сэр. Он сказал, что они остались на ампутированных частях.

— Так, значит, не акула откусила ему руку и ноги?

— Нет, сэр. Это уже позже случилось. От обморожения.

Основу команды «Нимбуса» составляли марстальцы. Сам Кнуд Эрик, Антон, Вильгельм и Хельге. Еще был Уолли, наполовину сиамец, и Абсалон, хоть и выросший в Стуббекёбинге, но, по всей видимости, имевший корни в Вест-Индии тех времен, когда пара тамошних островов еще принадлежала датчанам. Это что касается датчан. А остальные члены команды прибыли со всех концов света. Два норвежца, испанец, итальянец, пулеметчики — все британцы, как и месс-бой, еще имелось два индийца, китаец, три американца и канадец. Они представляли собой плавучий Вавилон, воюющий с Богом, который хотел втоптать их башню в землю.

Что их связывало?

Он, капитан. Хрупкий центр, потрепанный собственными внутренними противоречиями, но все же воплощавший в себе корабль, отдававший приказы, которым они должны были подчиняться, если хотели в целости и невредимости добраться до гавани.

Задумывались ли они когда-нибудь, почему ходили в море? По обязанности, убеждению или из-за чего-то более глубокого, снова и снова влекущего навстречу опасностям?

В начале войны он думал, что на войну людей заставляет идти все тот же нравственный закон, который приказывает членам команды держаться вместе и помогать друг другу, если дела идут плохо. Теперь он так не считал. Но нового объяснения придумать не мог.

Так получилось, что он признал правоту Антона. Их скрепляло молчание. Начав говорить о том, что творится у них в душах, они расшевелят таящееся там безумие, и все развалится.

Он знал: это перемирие и долго оно не продлится.

— И что же он на сей раз рассказал?

Сам Кнуд Эрик в кают-компанию не приходил, всегда выспрашивал Дункана, когда месс-бой поднимался на мостик с кофе, а интерес свой мотивировал тем, что он, капитан, должен быть в курсе происходящего на корабле.