Мы, утонувшие

Не внешность его разочаровала. Она сняла форму и отложила автомат. И стала обычной женщиной. Ангел смерти исчез, и он внезапно понял, что ошибся. Она смотрела на него как женщина смотрит на мужчину. И больше ничего в ее взгляде не было. Но он находился под таким впечатлением от царившего вокруг разрушения, в котором и сам принимал участие, что не мог реагировать как нормальный человек. Он искал одного — забвения, настолько полного, что оно становилось неотличимым от гибели.

Он обнял ее, она прижалась к нему. Она хорошо танцевала, и они долго оставались на танцплощадке. В ее пристальном взгляде он заметил томление. Эта женщина искала в нем то, чем он больше не был, — человека. Хотела его нежности, ласки. Но ему нечего было предложить, кроме навязчивого брутального влечения, ищущего лишь собственного удовлетворения.

На что она могла надеяться, она, застрелившая беззащитного человека у него на глазах и бывшая частью окружавшего его ужаса? Как могла чувствовать любовь, нежность, томление? Или она видела в нем что-то, чего он сам не видел? Верила, что сможет найти в нем спасение, что одна ночь вернет ей то, что она утратила навеки, убив человека?

Откуда такой оптимизм?

А может, она настолько отупела, что может жить в двух разных мирах одновременно, в мире убийства и мире любви? А он так не может. В этом сомнений не было, но, когда эта женщина прижималось к нему, тело невольно отзывалось, словно какая-то часть его души еще хранила утраченную, как ему казалось, надежду.

Спустя несколько часов они вместе покинули клуб. Молча. В отличие от других Кнуд Эрик не потрудился выучить и пары слов, которые могли бы разрядить атмосферу. Да, нет, спасибо, добрый день, спокойной ночи, до свидания, ты красивая, мы любить, я никогда не забыть. Она пыталась с ним заговорить, но каждый раз в ответ он мотал головой.

Снаружи все пронизывал тот едва теплящийся, умирающий и одновременно яркий свет, что царит за полярным кругом летними ночами. Единственное, что он о ней знал, — это имя, хотя, вообще-то, предпочел бы обойтись даже без такой малости. Ее звали Ирина. Кнуд Эрик размышлял, не то же ли эго, что и датское «Ирене». Он не знал ни одной девушки с таким именем, но всегда считал его олицетворением женской утонченности и хрупкости. И вот теперь оно оказалось именем шагающей рядом с ним хладнокровной убийцы.

Они направлялись к закоптелым баракам с брезентовой крышей. Кнуд Эрик предполагал, что это казармы, однако же вокруг не было даже намека на посты или заграждения. Он слышал как-то историю об одном моряке, которого девушка заманила в такой барак. Они легли на кровать в огромном темном зале, и, как только он снял штаны, зажегся свет. Вокруг стояла толпа женщин и глазела на его эрегированный член.

Барак оказался пустым. Они подошли к двери чуланчика, запертого на висячий замок. Достав ключ, она отперла. Вошла внутрь, опустила штору, зажгла керосинку. В комнатке не было ничего, кроме стола и кровати. На столе — фотография женщины, как ему показалось, ее собственная. Она стояла на лесной поляне рядом с мужчиной в форме и девочкой лет пяти. На земле играли свет и тени, люди на фотографии улыбались. Оба держали девочку за руки. Военный снял фуражку и обнимал Ирину за плечи. На ней была белая блузка, точно как сегодняшняя.

Где теперь эти люди? Мужчина, наверное, на фронте или мертв. А где девочка, один Бог знает. Но уж во всяком случае, не в Молотовске. Может, ее эвакуировали в безопасное место, куда-нибудь в тыл этой огромной страны.

Заметив, что его взгляд прикован к фотографии, Ирина отвернулась, и это заставило его думать, что оба они, и мужчина и девочка, мертвы. Она лежала на кровати и ждала его. Он ляг рядом, обнял ее одной рукой, другую положил на грудь. Какая же у нее нежная и теплая кожа. Ему хотелось только этой нежности и тепла. То, что он сейчас испытывал, скорее можно было назвать потребностью, чем похотью, — животной, но не дикой. Трогать живую дышащую кожу — вот все, чего ему хотелось, даже если это тепло исходит от женщины, привыкшей убивать, не моргнув и глазом.

О чем она думала, когда смотрела на него, разрядив свой автомат в пленного? Искала прощения, понимания? Спрашивала себя или даже его, сможет ли он теперь видеть в ней человека?

Чувствуя под рукой тепло ее кожи, бесконечную, податливую, обволакивающую нежность, он прижался щекой к обнаженной груди, подобно тому как жертва кораблекрушения, спасшись из ледяной воды, прижимается щекой к земле, обнимая спасительную сушу. Ему хотелось лежать так вечно, не шевелясь, на уходящем в бесконечность теплом континенте обнаженной женской кожи.

И вдруг она зарыдала. Прижала его к себе, стала гладить по голове, умоляющим голосом произнося его имя, одно только имя, много раз. Она была такой же утопающей, как и он. Все в нем сжалось. Двое утопающих не могут друг другу помочь. Все, на что они способны, — это потопить друг друга.