Мы вдвоем

— Знаешь что? — продолжил он размышлять вслух. — Я помню, ребенком ни разу не задумался о том, что они могут развестись. Только оказавшись в средней ешиве, я встретил детей, чьи родители были в разводе. Их было немного, единицы, и они всегда были из домов, которые считались слабыми с религиозной точки зрения, не вполне такими, как мы. Но помню, как-то однажды я сказал себе, что и мои родители, наверное, разведутся. Ведь между ними нет ни любви, ни отношений. Я уже начал было воображать: что будет, если они разойдутся. С кем я останусь — с молчаливым и безразличным папой (я долго не понимал, что его поведение — следствие контузии в битве при Султан-Якубе), или с энергичной и напористой мамой, которая всего лишь хотела, чтобы я стал знатоком Торы, а поняв, что не стану, потеряла ко мне всякий интерес и махнула на меня рукой. Часами я раздумывал, кто из них останется в Беэроте, а кому придется переехать в Иерусалим, и разделят ли они мебель, и кому достанемся машина. Немало времени тогда потратил я на эти мысли. — Договорив, он ощутил, что взволнован и прерывисто дышит.

10

Йонатан помнил, как Идо внимательно, сосредоточенно слушал, помнил, как изредка прорывалась в нем шалость, выказывая бунтарские стороны его кроткой натуры. С детства Идо любил записывать свои талмудические находки, знал наизусть почти весь раздел «Моэд» в Мишне. Когда Идо был еще совсем ребенком, рав Гохлер соблазнился испытать его по трактату «Бава кама», и в память о его достижении в зубрежке Мишны подарил ему от имени руководства полное собрание Мишны в зеленой обложке с комментариями Кегати. Кроме того, отвез Идо в Иерусалим к раву Лидеру, который был большим авторитетом, к тому же обладавшим отличной зрительной памятью, чтобы тот его сам проэкзаменовал, и старенький рав Лидер восхищенно уверял, что мальчик будет великим в народе Израиля и что такая мудрость Торы осеняет мир только раз в поколение. Но нужно его чрезвычайно беречь, добавил он озабоченно, наморщив старческий лоб, и медленно, на ашкеназский манер, повторил последние два слова: чрез-вы-чай-но бе-речь.

После бар мицвы, за пару дней до Рош га-Шана, у Идо начались головные боли. На уроке физкультуры, ровно перед тем как учитель дал знак бежать два километра, он упал в обморок.

Все поселение несло им еду на Рош га-Шана, на последнюю трапезу перед Йом Кипуром и на легкую трапезу после поста. Все присоединились к молитве у Стены Плача, организованной равом Гохлером, за здоровье Идо, сына Анат, ставшего героем поселения. Перед молитвой раввин со странной мистической интонацией сказал, что у Идо — душа цадика, которая притягивает немало критиков (такие речи не соответствовали рациональному галахическому мышлению, которым отличался рав Гохлер, о чем шептались по пути назад в Беэрот). Тот, кто сказал миру — довольно, продолжил рав, пусть скажет и бедам — довольно^[126] и пошлет полное выздоровление реб Идо, сыну Анат, Тут он добавил к имени Идо «хай»^[127]

, назвал его Идо-Хай, сын Анат, и потребовал, чтобы все впредь называли его этим полным именем.

После этой молитвы начался целый год лечения.

«Идо-Хай должен поехать к Авнеру Шорешу в поселок возле Мерона, — заявила Ноа родителям. — Там есть место, где онкологические больные могут жить в покое. С помощью здоровой пищи, натуральных соков, прогулок на природе, выпаса скота и обилия свежего воздуха и любви он еще выкарабкается. Спасение от Всевышнего — в мгновение ока^[128]

. Ведь у слов „заболевание“ и „прощение“ похожий корень^[129], — продолжила Ноа в свойственном ей запале. — Человек должен простить себя, найти в себе прощение, своим смирением преодолеть испытание, и тогда он спасется, то есть выздоровеет. Болезнь просто так, без причины, не наступает. Никогда», — вызывающе выпалила она.

Теперь, когда Йонатан пытается понять, что случилось, как они позволили Идо уйти, что-то в нем противится фактам и бунтует. Ведь это событие предупреждало о себе, посылало ясные, совершенно очевидные знаки. Йонатан оттачивает память, поворачивает линзы до самой точной и самой болезненной резкости. Он знал, что никто не отрицал болезни и не темнил. Совсем нет. Но когда это событие пришло и постучалось, все слышали стук, но были заняты, и прокричали, словно старый, бездетный вдовец: «Секунду, кто там, секунду», — и поплелись ко входу в клетчатых черно-серых изношенных тапочках с расстегнутой молнией, и когда они наконец дотащились до двери, повернули ключ и открыли, никто за ней уже не стоял и не ждал.