На Алтае. Записки городского головы

— И сделаем из них медвежью котлету, — перебил я исправника.

— Что вы! Они об этом и не думают, а вчера, заполучив ружья от Платонова, нарисовали мелом на амбаре медвежью фигуру и часа два жарили в нее пулями.

— А разве Иван Константинович не собирается?

— Нет. Ему почему-то нельзя, и он отказывается.

— Вот это жаль! Он получше десятерых Мартынычей. Ну, а Савелий Максимович?

— Тоже не едет, говорит — устарел, да и штуцера не имеет.

— Ну, так, наверно, поедет Шутницкий?

— Нет, не собирается и он, и по обыкновению шутит, что немного глуховат, а раньше с Михаилом Потапычем знаком не был и под старость не желает заводить с ним даже шапочного знакомства.

— Хорошо, я согласен; только вы за мной заезжайте, ведь вам по пути будет, а я к утру буду готов и припасу какую-нибудь закуску.

На том мы и порешили, а 4 июля, переплыв на пароме через Обь, часов в 10 утра были уже на первой станции, в селе Белоярском. Тут исправник заехал к своему сослуживцу, становому приставу, хорошему охотнику, мужчине большого роста и атлетического сложения. Он согласился ехать с нами и тотчас велел подать себе лошадей.

Штуцерники же, охотники из военной команды, были отправлены раньше.

Рано вечером мы были уже в Овчинниковой и, конечно, первым делом спросили на станции о медведе. Нам сказали, что дня четыре назад он напугал одного крестьянина, который косил на лесной лужайке. Прежде всего увидала зверя его кобыленка; испугавшись, она оторвалась от привязи и, храпя, во весь дух убежала в деревню, а мужичонка, испугавшись не хуже ее, стал кричать и бруском тенькать в литовку, затем у него перехватило горло, и он, только разевая рот, бросился наутек, «без ума» прибежал в деревню и объявил старшине.

С этого переполоха жители Овчинниковой третьего дня сами сделали облаву. Нашли медведя в ближайшей к деревне лощине, поросшей кустами и небольшим лесом, и погнали на засевших впереди стрелков. Но медведь выскочил не туда, попал на одного облавщика, который ударил его в лоб кистенем. Медведя хоть и ошеломило, но он смял мужика и немного поранил ему голову; в это время какой-то «стрелец» выпалил в него из винтовки; затем сбежался народ; мишка невидимо переметнулся в кусты, а потом куда-то исчез незаметно.

— Вчера его не видали? — спросил исправник.

— Нет, не уприметили, ваше высокоблагородие! Верно куда-то упорол и он с перепугу.

— Ну, а крови не заметили, где его стреляли?

— Нет, не видали. Да, должно полагать, мимо полыхнул. Тут такая суета была, что не приведи Бог!.. Друг друга мяли и все затоптали. Вестимо, народ — кто во что горазд, галдят, суетятся, а толку нет.

— Ну, а мужик, которого поцарапал, живой?

— Живой, живой! Ничего не доспелось, — так маленько со лбу погладил.

В это время приехали Бе-ты, а потому пошли новые расспросы, разговоры, суждения, предположения и проч.

Мы напились чаю и, выйдя из душной избы, увидали на дворе громадные ножи, насаженные на длинные и здоровые черенки. Оказалось, что это якобы рогатины, откованные вчера на Платоновской крупчатной мельнице по просьбе Генриха Мартыновича. Их было штук пять или шесть, и все они были до того велики и тяжелы, что мы тут же порешили хоть наполовину обрезать у них чуть-чуть не оглобельные рукоятки, но Бе-т не соглашался и говорил, что он сделал их для того, чтобы огородиться ими вокруг себя на номере, и тогда, если медведь полезет на него, то наткнется на эти рогатины сам!..

Нельзя было не посмеяться над такой фантазией, и все мы едва убедили его в том, что медведь сам не заколется и что лучше их обрезать и раздать предполагаемым у каждого номера ассистентам.

Так и сделали. Вечером некоторые охотники ушли за деревню и стали снова пристреливать ружья. Выстрелы раздавались по окрестности и ужасно сердили исправника, потому что они могли напугать зверя, если он близко.

Мы сейчас же послали за охотниками и попросили их на квартиру. Но вот Генрих Мартынович усмотрел, что все военные охотники подвыпили и потому на них надежда будет плохая. Мы приняли меры и тут, а вечером, после долгой беседы, закусили и улеглись спать.

Рано утром, по распоряжению исправника, все облавщики должны были собраться к станционному дому, а старшина должен был нанять лошадей с тележками, чтобы везти охотников к назначенным местам облавы.

Почти с полуночи соскочил со своего места Генрих Мартынович и все время о чем-то хлопотал и суетился.

Но вот, наконец, и желанное утро. Самовар уже пыхтел и кипел на столе, а хозяюшка то и дело бегала в двери и таскала из другой избы разные печенья для закуски. Народу собралось около станции видимо-невидимо. Он запрудил всю улицу и торчал на всех заборах. Среди них был и поглаженный медведем мужик с тем же кистенем в руках и грязной повязкой на голове.

Словом, все оказалось в исправности, и запряженные в тележки лошади стояли уже на дворе, а около них лежало пять полевых борон, сложенных в кучу. Так как вчера вечером их не было, мы невольно обратили на них внимание.

— Для чего это тут бороны? Они только мешают, — сказал исправник.

— А это господин Бе-т приказали изладить, — ответил, улыбаясь, хозяин станции.