На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Я хорошо знал Игоря еще со времени ранней юности (последний класс средней школы). Мы жили в Омске недалеко друг от друга и часто встречались и разговаривали.

В Новосибирске (НГУ) мы общались меньше, но всё еще регулярно. Игорь участвовал в вечерах и конкурсе молодых поэтов в Академгородке. Читал свои стихи. Он был не очень далеко от нашей компании (Делоне, Петрик и я), но и не близко. Особой фронды с его стороны не было.

Деталей его отчисления я никогда не знал. Точно помню, чего не было – не было никаких политических преследований и разбирательств по его поводу в НГУ. Игорь уехал из Новосибирска почти за год до нашего разбирательства (нас разбирали/изгоняли поздней осенью 1969, почти через два года после процесса Гинзбурга-Галанскова – полтора года следствия).

Есть наиболее вероятное объяснение, соответствующее всему, что я знаю, – но это не доказанный непреложно факт, а просто мнение сравнительно близкого человека: юноша с тонкой душевной организацией в той ситуации, когда в сравнительно близком окружении кипели диссидентские страсти, не смог справиться с академической дисциплиной, просто накопил хвостов и был вынужден покинуть НГУ. Чтобы быть абсолютно точным, должен сказать, что я не исключаю, что близость к диссидентской студенческой фронде могла сказаться на обстоятельствах его отчисления (скажем, ему могли не прощать то, что другим позволяли, не дали какую-нибудь дополнительную пересдачу, не продлили сессию сверх положенного и т. п.). НГУ был довольно либеральным, но не для всех.

Игорь Бухбиндер переехал во Фрунзе. Оттуда его вызывали в Новосибирск как свидетеля по нашему делу (ни в коем случае не как подозреваемого или соучастника – он и не был никаким соучастником). Вероятно, это душевное волнение тоже было слишком сильным и потрясло его. Дальнейшее мне уже неизвестно – наше общение по поводу его приезда и показаний было очень кратким – и последним. Просто жизнь развела по разным углам СССР.

В электронном варианте книги М. С. Качана «Потомку о моей жизни» находим важное уточнение Горбаня о том, что в «дело о надписях» Бухбиндер все-таки был замешан, но совсем краем и не понимая своей роли: