На берегах Невы. На берегах Сены. На берегах Леты

Еще один миф, который я хочу развенчать, – о «бессмертной» влюбленности в меня Н. Гумилева.

Гумилев был, как всем известно, великим донжуаном. Он сам писал: «Когда я был влюблен, а я всегда влюблен…» Он также любил повторять строчки Кузмина: «И снова я влюблен – впервые, / Навеки снова я влюблен». На самом деле он очень увлекался мной, как и многими другими, но ни о какой долговечности этого чувства не было и речи. В любом случае он никогда бы не оставил меня, так как я была его громогласно объявленной гордостью, любимой ученицей. К. Чуковский говорил тогда:

– Николай Степанович, ну хватит, и зачем так утомляться? Вы просто повесьте ей на спину табличку «Ученица», и не надо будет больше повторяться.

Лекции и семинары Гумилев вел с большим трудом, почти всегда неудачно. Он был необычайно резок. Поэтому даже самые талантливые его ученики, как Н. Чуковский, Познер и Лунц, ушли от него, не пожелав обучаться схоластике. Трудно придумать более странные лекции, чем те, которые читал Гумилев. Так, например, он однажды предложил своим слушателям определить, каким из драгоценных камней был каждый из известных русских поэтов, каким диким зверем или какой рыбой. По Гумилеву, Пушкин был, например, царем зверей – львом, Лермонтов – тигром и т. д.

Несмотря на все эти странности, мне так хотелось научиться писать хорошие стихи, что я была готова и не на такое. Вскоре он стал уделять занятиям со мной особое внимание, принялся упорно развивать мой литературный вкус. Он давал мне книги самых различных авторов, а потом просил рассказать их содержание и высказать мое «ученое» мнение о них. Современной французской поэзии я совсем тогда не знала, ничего не слышала ни о Валери, ни об Аполлинере. Из русских я восхищалась тогда Щепкиной-Куперник, а из французов – Малларме. Гумилев ругал меня за такой выбор и доказывал всячески его ошибочность. Он заставил меня перечитать их снова, и хотя внешне я с ним согласилась, но на самом деле осталась при своем мнении.

Со временем Гумилев начал менять как лектор свои привычки, стал добрее к своим ученикам, терпеливее, сбросил свое высокомерие. Он любил повторять, между прочим, что писать стихи – такая же наука, как математика. В него влюблялись многие из тех, кто приходил на лекции. Я помню, как младшая из сестер Наппельбаум читала:

                                 Душа моя делится нá три:                                 О тебе, обо мне и о театре.

Гумилев очень ценил ее стихи, как и стихи старшей сестры – Иды. Он был с ними в очень добрых, товарищеских отношениях. Сумел он завоевать симпатии даже красноармейцев. В знак своего расположения к поэту они перевезли его библиотеку из Царского Села в Петроград.

VII

Двадцать седьмой год. Андрей Белый в «Современных записках» напечатал совершенный панегирик Владиславу Ходасевичу, превознося его до небес. Георгий Иванов ответил статьей, в которой сказано, что Ходасевич – не большой, но очень чистый, прекрасный поэт и что преувеличения подобного рода ему только во вред. Ходасевич страшно обиделся, и с тех пор началась их вражда с Георгием Ивановым.

А произошло это сразу после Нового года. На последовавшем балу Г. Иванову говорили:

– Что вы наделали? Он же вас съест теперь.

На что тот отвечал, пожимая плечами:

– Пусть попробует. Это не так-то просто.

Ходасевич начал распространять слухи о том, что большевики купили Г. Иванова и он пишет благодаря им. Но этого ему показалось мало, и он объявил Георгия Иванова… убийцей.

Действительно, на Почтамтской, где мы тогда жили у Адамовича в квартире, принадлежащей его тетке мадам Боле, произошло настоящее убийство. Но произошло оно в декабре, а Г. Иванов, опередив меня на несколько месяцев, покинул Ленинград уже в конце июля или начале августа, чтобы встретиться со своей первой женой в Париже.

Вообще же это была темная история. В квартире Адамовича был убит какой-то родственник его приятеля, богатый поляк. Большевики сами замяли эту историю, и она так и осталась нераскрытой.

VIII

Меня часто спрашивают, была ли Анна Ахматова членом второго Цеха поэтов. Нет, никогда не была. Из первого Цеха во втором, кроме синдика Гумилева, были только Лозинский и Г. Иванов.

Ахматовой под конец жизни, к сожалению, начала изменять память. Ахматова, составляя список первого Цеха, ошибочно внесла в него и Г. Адамовича, который в действительности состоял только во втором Цехе. Правда, позднее Адамович, узнав об этой ошибке Ахматовой и понадеясь на мое молчание, стал причислять себя и к членам первого, более пышного Цеха поэтов. При его жизни я молчала, а теперь решила сказать, как это было на самом деле.

Я знаю о первом, главном Цехе поэтов очень многое, и меня могут спрашивать о разных подробностях.

К Ахматовой я отношусь с глубоким уважением и очень люблю ее стихи. Но хочу отметить еще одно проявление ее забывчивости. В той длинной пародийной песне, в которой упоминается каждый член Цеха, были, конечно, строки и о ней: